верно, и загнулся. За сердце схватился и упал замертво. Не успел порадоваться титулу королевскому и короне золотой. Так вот, Софьюшка, наказал его Всевышний за грехи. Гордыня Болеслава обуяла, она, проклятая, во гроб его ввергла!
Предслава вскрикнула от неожиданного известия и выронила из десницы свечу. Рыжий ногой загасил пламя.
«Ну вот. Умер. Лёг во гроб. И что дальше? Чего добился в жизни сей убивец и грабитель?! Что оставил после себя?! Сожжённые сёла, испоганенные города?! Жёнок понасиленных?! Сыновей, которые готовы друг дружке глотки перегрызть?! И мечта сия бредовая о Великой Славонии – она тоже умерла с ним вместе!» – проносились в голове Предславы мысли.
Она едва не бегом бросилась в свои покои, рухнула на лавку, сжала ладонями виски. Было отчего-то жутко, страшно. Это был и страх неизвестности, и страх пережитого, который с годами хоть и несколько притупился, но не покидал её, постоянно напоминая о себе. А ещё был страх Господень – то был как будто вовсе и не страх даже, а некое благоговение перед безмерной силой Всевышнего, перед Его могуществом, в сравнении с которым так малы и ничтожны людские дела и судьбы.
– Господи, прости ему грехи его! – словно сами собой прошептали уста.
Некоторое время она сидела, вспоминая всё то зло, что причинил ей покойный. Злорадства, какое прочла Предслава на лице Рыжего, она совсем не испытывала. Наоборот, она скорбела о погубленной душе надменного поляка и размышляла о бренности людских судеб. Как мало всё-таки дано человеку! Как мелки все они в сравнении с Господом, с Его волей!
Постепенно думы о Болеславе оставили молодую княгиню. Верх взяло беспокойство о своём чаде. Предслава поспешила в детскую светлицу.
– Успокоился. Заснул. И жар спал как будто, – поднялась ей навстречу холопка.
Предслава приложила ладонь ко лбу спящего Владимира. Да, кажется, не столь горячо чело младени.
Она перекрестилась и снова, встав на колени перед иконами, зашептала молитву.
За спиной послышались знакомые шаги. В палату вступил Рыжий.
– Я вижу, ты вовсе не рада смерти нашего врага, – с едва скрываемым изумлением пробормотал он. – Почему так? Или этот лях не только тело, но и душу твою похитил?
– Перестань! – Предслава недовольно поморщилась. – Да, я не рада. Потому как не привыкла радоваться ничьей смерти.
– Вот как… – В словах Рыжего слышалась насмешка.
– Прошу тебя, говори тише. Наш малыш заснул. Слава Христу, ему лучше.
– Не прикрывайся сыном, – злобно проворчал Рыжий.
Предслава не выдержала. Гордо вскинув вверх голову, она гневно изрекла:
– Разве не с тобой нас венчали, не с тобой меня соединил Всевышний? Я родила тебе двоих сыновей. Что ещё? Хочешь любви моей? Имеешь меня, как токмо желаешь. Но большего от меня не требуй. Помни, как и когда мы с тобою повстречались. Тяжкий плен – вот что связало нас. Рада ли я? Да, рада. Умер наш враг, с ним вместе падёт величие Польши. Но я – женщина, князь. И меня больше беспокоит болезнь сына, чем гибель врага.
Рыжий внезапно прослезился, задрожал всем телом, прошептал сквозь слёзы:
– Прости.
Предслава смотрела на него со смешанным чувством презрения и жалости.
…К вечеру состояние маленького Владимира заметно улучшилось, он с аппетитом поел и снова крепко заснул. На душе у Предславы полегчало, после двух тревожных ночей она на сей раз тоже спала крепко, и снился ей луг с зелёной травой и жёлтыми огоньками одуванчиков. Этот луг был родом из её детства, из приднепровских просторов, он напомнил ей о родине, об отчем доме, о близких людях, которые остались там.
Утром, вспоминая сон, Предслава твёрдо решила, как только представится возможность, побывать на Руси.
Она взяла на руки маленького Владимира, крепко расцеловала его, уже явно выздоравливающего, и тихо спросила:
– Ну, сынок, как, поедем с тобою ко мне на Русь? Города светлые увидишь, реки среброструйные, поля широкие. А уж простор какой там! А дышится сколь легко! А церкви, а терема как украшены!
Владимир в ответ смеялся и болтал в воздухе крохотными ножками.
Глава 59
Лаба в окрестностях Либице извилиста и неширока, протекает она между грядами холмов, петляет по низменной долине, серебрится тонкой змейкой, журча по округлым зеленоватым камням. Берега поросли буковым и дубовым лесом, местами таким густым, что, по рассказам дружинников, иной раз мечом приходилось им прокладывать путь через непролазную чащу. Лишь дикий зверь обитает в таком лесу, человек в нём – гость редкий.
Странным казалось Предславе, что совсем близко от города, ещё недавно соперничающего с Прагой за первенство в Богемской земле, а теперь понемногу хиреющего, можно встретить дикого медведя или волчью стаю. А то, бывало, и рысь бесшумно спрыгнет с дерева на спину, и тогда горе путнику. Перегрызёт лютый зверь острыми зубами позвонки, и поминай, как звали. Даже и скелета после не сыщут – всё засосёт мрачный лес с его раскидистыми вековыми дубами. Дубов таких неохватных, гигантских в Богемии и соседней Польше – без числа. Пан Лех как-то рассказал Предславе, что из корней одного из этих могучих деревьев в предгорьях Бескид берут истоки сразу три великие реки – Сан, Тиса и Днестр. Ветви и стволы дубов покрыты зелёным мхом, вокруг них бродят стада косуль и полосатых диких свиней, кормящихся желудями. Почему-то Предслава при виде их вспомнила о грамоте Позвизда. Брат упоминал город Свиноград где-то неподалёку от Червена. Не от таких ли свиней и названье своё получил сей город? Тоже, верно, дубов много в тех краях, и бук растёт такожде – древо крепкое, прочное, стены городские из него часто возводят.
В Либице, в каменном замке на круче над Лабой, когда-то правили Славники – князья племени зличан. Отец Рыжего, Болеслав Второй, подчинил своей власти непокорное упрямое племя и разрушил крепостные стены. Потом их возвели вновь, опасаясь нападений ляхов и немцев.
Замок произвёл на Предславу впечатление мрачное и унылое, он казался некоей застывшей каменной громадой, тяжело нависшей над речной долиной. Зато вокруг него, в слободах и сёлах, жизнь кипела. Было время летнего солнцеворота, и ночью зажглись над гладью реки купальские костры.
Предслава видела из окна замка, как мелькают далеко внизу огоньки и как к ним, словно мотыльки, сбегаются люди. Как бы хотелось и ей сейчас оказаться там, на лесной лужайке или на речном берегу! Она прыгала бы через огонь, смеялась бы, предавалась беззаботному веселью, забыв на время, что она – княгиня и мать. Себе на голову надела бы она венок из жёлтых одуванчиков, как
