спать, и даже сам город уснул. Один я не сплю. Ну, и это странное существо с длинной шеей, с помощью которой оно может смотреть в моё окно на пятом этаже. Так часто об этом думаю, не могу не думать, вот так и получается. Я уж было решил, что смогу уснуть, но он снова заговорил.
— Хочешь стих? Я пишу иногда, ну, в смысле в своей голове. Проговариваю много раз, запоминаю таким образом. О любви? О жизни? Или смешливый? Про то, как я довёл одного парня до самоубийства?
— Нет, не хочу. Спасибо.
— Ты такой вежливый! Мне это нравится. Никто со мной так раньше не обращался. Я это ценю, останусь верен тебе до конца твоих дней.
И это та самая правда, которую ничем нельзя опровергнуть. Чего я жду? Ведь отлично знаю, чем это всё закончится. В шкафу есть всё необходимое, но совершенно не представляю, как получится скрыть это всё от него. Верёвка в пальцах жжёт кожу, и от этого страшнее натягивать её на шею.
— Что ты делаешь? — он со стуком прижался лбом к стеклу, от чего свет в комнате полностью пропал. Мне это на руку, потому что не хочу, чтобы вообще хоть кто-нибудь увидел подобное, пока я ещё жив.
— То, что должен был сделать раньше!
— Пфффф, так скоро? Я тобой разочарован…
Деревянное сердце
1
Большинство подобных историй начинаются с фразы «Бабушка рассказывала мне…»
Но лично я бы не хотел знать и помнить того, что рассказывала моя бабушка. Не для детских это было ушей по большей части. Но однажды я услышал поистине занятную сказку о деревянном человечке с выжженным чёрным сердцем на трухлявой груди. Я постоянно воображал себе ожившие кошмары, которые таятся в шкафу, под кроватью и у окна одновременно. Стоит ли говорить, что долгие детские годы мне плохо спалось по ночам?
Конечно, я расскажу.
Вообще никогда, наверное, не вспомню, кто был автором той книги. Точно иностранный, не русский сборник маленьких и больших сказок. С чёрной обложкой и жёлтым узором на ней, он стоял на самой верхней полке, и я бы при всём желании не смог до него дотянуться, пока мне бы не исполнилось лет пятнадцать, а после этой возрастной отметки книжка уже и неинтересна. Кому есть дело до сказок после окончания детства?
Бабушка сама доставала книгу каждый раз, когда я просил почитать мне что-нибудь. В доме были десятки и других книг, но она всегда выбирала именно эту. Толстенная, со скрипучим переплётом и толстыми жёлтыми страницами, огромными как развёрнутые дорожные карты. Я знал, что мама запрещала читать мне эти книги, но бабушка каждый раз настаивала на своём. Она была убеждена, что я должен знать подобные истории, ладно хоть не наизусть. И одного прочтения, пусть и не мной лично, хватило, чтоб сама суть помнилась до сих пор. Магия детских впечатлений, родного голоса и занятных, но порой слишком страшных историй. В то время неплохо было бы цензорам проверить эту книгу на точный возрастной рейтинг. Маленькая приписка «Детские сказки» точно не соответствовала содержанию. Не может такого быть, чтоб смысл историй отпечатывался в мозгу ребёнка столь чёткими образами и мыслями.
Кто-то явно был обманут при печати и выпуске книги. Наверное, и я в том числе. Хотя, было и правда интересно, даже поверх того страха, что я испытывал, когда бабушка завершала чтение очередной главы и оставляла меня в комнате одного. Я просил меня перекрестить и прочитать ещё кое-что — молитву, чтоб спалось крепче. Искренне верилось, что это отгонит не только злых духов и демонов из библейского ада, но и заурядные плохие сны. Тем более после впечатлений от сказок. Бабушка крестила, держа книгу у груди, и потом целовала в лоб. Нежные прикосновения успокаивали, и разыгравшееся воображение постепенно приходило в норму. Чаще всего я спал хорошо после таких ритуалов, и поэтому, думаю, в своих детских ночных кошмарах книжку винить не имею права. С каждым бывает, что уж тут поделать.
Проблемы закончились, когда я перестал и наяву видеть деревянного мальчика с выжженным сердцем на груди. Наступило это к годам шести, максимум семи. Родители не верили мне, а бабушка тихонько укоряла себя, но всё равно ни разу не отказала в просьбе снова почитать. Она любила своего единственного внука достаточно сильно, чтоб даже на его иррациональные просьбы отвечать согласием. Когда она умерла, мне показалось, что среди сосен, в лесу, где её хоронили, я увидел лицо из далёких участков детского воображения. Но это нормально, считаю. Глаза тогда были залиты слезами, и особенно, когда гроб опускали в землю. На этом всё закончилось. И сказки, и желание возвращаться в родной дом, к сожалению. Тогда мне было двадцать восемь, и я навсегда переехал в другой город, через пару дней после похорон сильно разругавшись с родителями.
Многое в тот момент стало не таким важным, как было раньше. Звонки каждую субботу через год другой превратились в звонки хотя бы раз в месяц. Я не мог иначе, к сожалению. Не находил в себе сил вести себя так, как хотели бы того мама с отцом. И я часто вспоминал строки из книги, которые мне больше никто вслух не прочтёт. Это мысли деревянного человечка, который не мог не улыбаться, ведь это буквально нацарапано огнём на его лице.
Думаю, именно это как предлог я использовал против себя же самого, когда первым согласился пойти на полное перемирие с родителями — забрать книгу и вспомнить, почему я так прицепился к её бумажным внутренностям. Через неделю поеду домой, пробуду там достаточно долго, чтоб уладить старые конфликты и споры. Сейчас мне почти тридцать девять, и папа уже несколько месяцев тяжело болеет. Чтобы не убиваться виной за то, в чём, по сути, и не виноват, я решил увидеться с ним перед возможным исходом. Не хочу думать о его смерти, ведь это папа — бессмертный мужчина всей моей жизни. Какого же будет разочарование в любом случае, когда увижу его ослабшим, бледным и тощим на больничной койке, пропахшим всеми возможными запахами, от которых нос сам по себе смыкается.
Деревянный человечек тоже был
