тоже курил, покачивался на удобном сидении в такт движению грузовика, подставлял дымящуюся сигарету под холодную струю кондиционера и иногда глядел на уполномоченного. Как он там, не отошёл ещё после того утреннего разговора с каким-то человеком?
Нет, не отошёл. Хотя времени прошло уже изрядно. Проводник Горохова не беспокоил, места шли обжитые, тут ни даргов, ни бандитов ещё не водилось, чего тогда лезть к товарищу, едем нормально и едем. Хотя этому степному человеку хотелось знать: что ж такое происходит с товарищем? А тот умирал от злости. Такую злость он уже и не помнил, когда испытывал. И злость эта захлёстывала его волнами, как только он вспоминал о письме, что так и не смог передать жене. Сейчас это для него стало почему-то самым важным. Важнее Люсички и Шубу-Ухая с их веществом, даже важнее его болезни, вернее выздоровления. О котором он думал все последние дни, особенно когда задыхался от кашля на длинных горных подъёмах. Всё это отошло на второй план, потому что он не смог передать беременной Наталье своё письмо. Куцее и малоинформативное, но даже в этом письме он хотел сказать ей, что думает о ней, думает об их будущем. И всё пошло прахом…
Вся его сложившаяся жизнь, его карьера, его приятная суета вокруг беременной жены, новая квартира, уважение товарищей, старый командир, который в него верил… Всё, всё, всё прахом… Ничего не осталось. Даже письмо жене он не смог передать. И устроил ему это Поживанов! Он настроил против него тех, в кого Горохов верил, как в свою семью…
«Кузьмичёв… Старый дурак! И этот поверил Поживанову. Может, и не до конца… Но поверил… Впрочем, как и все остальные… Ведь все поверили, ну или сделали вид, что поверили, как поступил Морозов. Поживанов. Ублюдок. Конченая сколопендра. Мастер, что тут сказать, вон как всё вывернул, не зря добрался до кресла комиссара. Ну да ничего… Вернусь через пару месяцев и найду его. Пусть охраны наймёт побольше… – тут уполномоченный украдкой ухмылялся. – Я как раз на таких последние несколько лет и охотился, на тех, что с охраной. Убью его показательно и жестоко, ведь он не только испортил мне жизнь… Он ещё и Трибунал… – Андрей Николаевич не сразу нашёл нужное слово, – испоганил… Да нет, не испоганил… осквернил! Тварь… Да, именно осквернил! Обязательно казню его как-нибудь позорно, чтобы другим было неповадно!».
Только эти мысли успокаивали его немного и ненадолго, ровно до того момента, пока он снова не вспоминал о письме, которое так и не смог передать жене.
«Ну, гнида песчаная…».
Снова злоба накрывала его с головой. Но через какое-то время он понял, что это сильное чувство надо как-то притушить, иначе оно просто сожжёт его изнутри. И тогда он взглянул на притихшего своего проводника и спросил:
– Миша, а ты бывал тут?
Шубу-Ухай, который давно ждал возможности поговорить, сразу оживился; он почти лежал на широком сиденье, которое было рассчитано на двух человек, а после вопроса сразу уселся поудобнее и был готов к беседе:
– Тут за рекой? Бывал… Ага… Я же тебе говорил, что ездил к Аязу Оглы, хотел уговорить его идти…
– Я помню, – говорит Горохов. – Вот только не помню, почему он с тобой не пошёл. Почему отказал.
– А… – Миша машет рукой. – Он много тогда говорил. Но просто не хотел идти.
– Боялся? – уточняет уполномоченный.
– Не знаю… – отвечает проводник. – Он вообще хитрый… Он не любил рисковать. Торговать любил, а где опасно – нет, туда не ходил… Я не знаю, как он нашёл вещество. Он не говорил.
– Он сказал тебе, что два раза ходил… – вспоминает уполномоченный.
– Ага… Да, такое говорил, – соглашается Миша.
– Но Церен он вещество один раз приносил? Зачем второй раз ходил? Что же он там второй раз делал?
Тут проводник молчит, а потом говорит озадаченно:
– Не знаю. Не сказал он мне тогда.
Всё это было Горохову не по душе. Миша… Уж его точно не взяли бы к Поживанову в Отдел Дознания, по сути, отдел сбора информации. У охотника со сбором информации было, мягко говоря, так себе.
– Может, второй раз он не смог вещество добыть, стал прятаться от Церен. Ты не помнишь? Что он вообще говорил про поход за веществом?
– Сначала отпирался, а когда я стал его просить, приставать, да… сказал сам иди, дарги тебя не тронут, – вспоминает Шубу-Ухай. – Иди… – охотник усмехнулся. – Двести километров… Жара пятьдесят пять… Иди, говорит… Сначала говорил, машина нужна, а потом говорит: иди – дойдёшь.
– Отделаться от тебя хотел, – резюмирует Андрей Николаевич.
– Да, хотел, хотел… – кивает Миша. – Я потом понял, почему…
– И почему же? – интересуется Горохов.
– Потому, что я один знал, как его найти. Ага… – объясняет охотник. – Боялся, что я Ивану скажу, как его найти… Я так думаю…
Скорее всего, он думал правильно, и тут уполномоченный понял, что больше из Миши ничего путного уже не вытянет, что всё остальное нужно будет выяснять у этого самого Оглы. Ну, это ему было не впервой, он, слава Богу, умел разговаривать с людьми. Андрей Николаевич был уверен, что если этот Оглы жив – расскажет ему всё, что знает.
«Главное, чтобы был жив, а уж остальное как-нибудь…».
И тут Шубу-Ухай посидел немного молча и вдруг вспомнил:
– А это… Когда он меня звал с собой первый раз и я отказывался, он мне говорил: ну, сам не хочешь – найди мне кого-нибудь умелого. А я говорю: какой умелый тебе нужен – может, проводник, может, охотник? Молодой или старый? А сам думаю, кто из знакомых моих ему подойдёт. А он говорит: да всё равно, найди такого, которому нечего терять.
«Нечего терять?».
Уполномоченный уж и не знает куда смотреть, надо бы на дорогу, уже барханы пошли, но он уставился на своего проводника. А тот, поняв его взгляд, только пожимает плечами:
– Ну, так он мне говорил сначала.
– Первый раз? – не понимает Горохов. – Это ещё до того, как он нашёл вещество? Он, что, уже знал, куда и зачем идёт?
– Да нет… – стал пояснять Шубу-Ухай. – Не первый раз, когда он за веществом шёл, а первый раз, когда меня с собой звал за ним идти.
– Миша, – Горохов наконец стал смотреть вперёд, даже смёл с лобового стекла пыль, включив дворники, – ты меня совсем запутал.
На что Шубу-Ухай только вздохнул; кажется, он и сам запутался. Охотник не мог точно вспомнить всех нюансов многих разговоров с Оглы.
«Нет, его точно не
