– Ты не ярись, – заводя Таскув себе за спину, проговорил княжич. И улыбнулся широко. – Пойми уж, что Таскув не хочет с тобой быть. А ты бы лучше, чем её друга избивать, попытался по уму рассудить.
Лица вогуличей вытянулись от того, как складно на их языке говорил чужак. Они переглянулись, а Йарох лишь разозлился сильнее и поддел охотника носком сапога.
– А нечего было помогать мою жену увозить. Теперь подумает в другой раз. И рассуждать мне тут не о чем. Таскув – моя. Обряд по заветам предков проведён. И ночью, какой между супругами должно свершиться, закончен.
Смилан на миг побледнел, словно до сего дня о том старался не думать. Но быстро согнал с лица смятение.
– А того, что она в твой дом вернётся, теперь уж ни тебе, ни ей никакой радости не будет, – продолжил баюкать он словами. И так гладко говорил, почти ласково – заслушаешься. – Эта маята на всю жизнь нужна тебе?
Йарох будто бы засомневался и Таскув прошил тяжёлым взглядом. Но тут же твёрдо сжал зубы и прищурился.
– Ничего, забудется всё.
– Не забудется, – ответила она. – Никогда больше. Прости меня, Йарох. Что вышло так. Я ошиблась, подумала, что смогу другую жизнь принять. Рядом с тобой. И дар свой шаманский сохранить хотела. Думала, без него я – не я. А теперь вот потеряла его. И поняла, что такой же осталась, но…
– Как так – потеряла? – недоуменно прервал её Йарох.
Вогуличи начали тихо переговариваться. Муромчане напряглись, ожидая всего, чего угодно. А Унху вдруг громко хмыкнул.
– Пропал он. После встречи с зырянским шаманом, – осторожно разъяснила Таскув, не понимая, что так встревожило мужа. Тот тихо выругался, опустив голову.
– Всё, не хороша ты теперь для него, – разлепив окровавленные губы, выдал охотник.
А Йарох припечатал его ненавидящим взглядом. И пнуть, верно, хотел, да сдержался. Он долго размышлял, переводя взгляд с Таскув на Смилана и обратно. Играл желваками, словно с губ его рвались резкие слова.
– Отпусти меня с миром, Йарох, – снова заговорила Таскув. – Любая девушка за счастье посчитает стать твоей женой. Но вот такая я у тебя вышла непутёвая.
Тот усмехнулся, покачав головой.
– Я в жёны сильную родовую шаманку брал. Это верно. Другими женщинами пренебрёг. Теперь ни шаманка ты, ни жена мне в своём сердце. И, верно, уж никогда не станешь, – он вновь посмотрел на Смилана. – Откуп возьму за неё. Не серебром. Двумя десятками оленей. Коль откажешься…
– Я согласен, – Смилан подозвал к себе одного из своих людей и что-то тихо сказал ему. Тот кивнул. – Вот. Мой десятник Мирослав поедет с тобой, и оленей, каких угодно, тебе оплатит. Мы в них сами ничего не смыслим, уж прости. Но и запомни ещё вот, что. Если с ним что случится, я тоже в долгу не останусь.
Йарох смерил Мирослава взглядом с головы до ног и, на миг возведя глаза к небу, махнул своим людям: собирайтесь, мол. На Таскув больше и не глянул. Те быстро погрузились на лошадей и вереницей скрылись в лесу вместе с подручным княжича. А Унху так и оставили лежать на земле.
Таскув тут же подбежала к нему. Двое кметей помогли его поднять. Оказалось,побит изрядно, но ничего не сломано и не ушиблено сильно. Вскипятили на огне воды, Таскув осмотрела охотника и промыла ссадины. Всё это время муромчане собирались в дальнейший путь.
– Всё, хватит, – Унху осторожно отвёл руку Таскув с мокрой тряпицей. – Жить буду и до дома доберусь.
– Спасибо тебе.
Охотник посмотрел на неё долго, сжав кулаки на коленях. А затем молча встал. Подошёл Смилан, пожал его запястье, как принято у его народа, и тихо поблагодарил.
– Обидишь её, княжич, найду тебя и стрелу в глаз пущу.
Тот усмехнулся коротко, но тут же согнал улыбку с лица. Взглянул серьёзно.
– Не обижу.
Охотник покивал. Отпустил руку княжича, запрыгнул в седло и умчался по тропе.
***
Показалось, что до Ижеграда добрались гораздо быстрее, чем в первый раз. Разошедшееся к серёдке лето радовало непривычным для Таскув теплом, и каждый день казался необычным. Долго не укладывалась в голове мысль, что она едет на юг не на несколько дней – насовсем, коли всё сложится. Но прежде Смилан хотел увидеться с Латеницей: ещё одна неприятная необходимость – сказать ей, что жизни супружеской у них тоже не получится. А там ещё хуже. С отцом её объясняться, оправдываться. После и с князем Муромским. Таскув было страшно. Кажется, совсем недавно она и не представляла, что доставит столько хлопот не кому-то, а людям с запада. Тем, кого считали в её краях далёкими, гордыми и надменными.
А теперь вот, как вышло. Княжич муромский её ночами обнимал и продолжал звать пташкой, хоть она и кривилась – больше, надо сказать, для вида.
Мысли о встрече с девушкой, что ещё считалась его невестой, печалили Смилана. И видно, что вину перед ней за собой чувствует, да по-другому всё равно не получится. А потому весь последний день перед прибытием в Ижеград, княжич был смурнее туч, что часто скрывают вершины северных гор. Таскув ехала рядом, но в душу ему не лезла. Только старалась поддержать ласковым словом и успокоить мимолётным прикосновением.
Пусть и бывала она в городе не столь давно, а показалось, что за это время тот ещё больше вырос и преобразился. По-прежнему огромный, словно и вовек его не обойти. И жизнь-то здесь бурлит, а не сонно покачивается на месте, как в пауле. И народу много разного. Люди с запада и юга стремились сюда, в Ижеград, что обещал стать скоро важным городом на торговом пути с востока на запад.
А в детинце оказалось гораздо тише. Дружина ещё не вернулась с границы катайских земель. Избы для них уже достроили, и работники отдыхали, ожидая новых распоряжений. Челядь ходила едва не на цыпочках: и оказалось, что ещё недавно отсюда уехал Ижеслав. И такого порядку тут навёл, что до сих пор все помнили. И казнь помнили, что в городе случилась: на плаху свели бывшего княжеского воеводу Отомаша. Люди теперь говорили о том неохотно, хоть всё же нет-нет, а принимались обсуждать со знакомыми на улице.
И каково же оказалось удивление Смилана и Таскув, когда они, едва приехав, встретили во дворе детинца волхва Дакшу. Княжич нешуточно набычился и рявкнул, ещё издалека его завидев:
– А ты какого беса тут на свободе прогуливаешься?
Волхв спокойно подошёл и улыбнулся даже. Кивнул Таскув, будто бы ничуть не удивившись. Пробежалась по телу иголками его сила – а вот тут он брови вздернул, видно, не почуяв и тени былого отклика. Но быстро прогнал недоумение из глаз.
– Здрав будь, Смилан Гордеич, – Дакша наклонил голову. – И ты, кудесница.
Смилан только пуще посмурнел.
– Говорю, делаешь тут чего?
– А брат твой милость большую оказал. Отпустил меня. Сказал, катиться на все четыре стороны, – он скупо улыбнулся. – Видно, из-за Дамиры. Но мы с Латеницей решили тебя дождаться. Благо весть пришла, что едешь сюда.
