Меня перебивает звонок от матери. Первая мысль сбросить, но что-то внутри толкает ответить на вызов. Уже поздно, просто так она бы не стала меня беспокоить.
— Извини, — говорю Соне и принимаю вызов. — Да, мама.
— Рустам, сынок, у Амира носом пошла кровь. Я сказала Лизе вызывать скорую и еду туда, — голос матери срывается, и у меня внутри веет холодом.
— Хорошо, мама. Позвонишь, в какую больницу вас повезут, я приеду, — отвечаю, и когда поднимаю глаза, ловлю испуганный взгляд.
Соня
— Что с твоим сыном, Рустам? — спрашиваю и замолкаю, наткнувшись на замороженный взгляд Айдарова.
— Поехали, я тебя отвезу, — он оставляет вопрос без ответа, встает из-за стола, а у меня внезапно отказывают ноги.
Продолжаю сидеть, не в силах подняться. У Рустама на телефоне громкость стоит на максимуме. Он не слишком сильно прижимал телефон к уху, поэтому я слышала весь разговор.
Представляю, что это все происходит с моей малышкой, и меня накрывает паника. Детские болезни это то, с чем я так и не научилась справляться. Каждый раз, когда болеет дочка, я умираю от страха за нее. И сейчас от одной только мысли, что с ней внезапно может что-то случиться, я буквально цепенею.
В то же время в глазах Рустама я вижу точно такой страх, как у любого нормального родителя. Он испугался за своего ребенка, зачем тогда он на себя наговаривает?
Сердце начинает стучать с удвоенной скоростью, уши закладывает. Горло перехватывает, кажется, я вот-вот задохнусь. Это похоже на паническую атаку, у меня уже было такое. До сих пор помню ужасное состояние выпотрошенности и опустошенности после того, как она отступила.
— Что с тобой? Тебе плохо? — бывший муж наклоняется надо мной, только я вижу, что мыслями он уже далеко. Это и правильно, и ненормально одновременно.
Правильно, потому что он отец. Ненормально, потому что я сейчас здесь и с ним, а как раз я тут абсолютно лишняя. И бесполезная.
А еще ненормально, что мне хочется его как-то поддержать. Утешить. Сказать, что я его хорошо понимаю. И это чистая правда, я его сейчас действительно понимаю. И искренне сочувствую. Но голос разума, как выясняется, живет независимо от всяких атак, и панических, и не панических.
«Соня, ты точно уверена, что тебе хочется во все это окунаться?»
У Рустама ребенок от другой женщины, и только с ней они должны друг друга утешать и поддерживать.
Хватаюсь за чашку с остатками мятного чая. Надеюсь Рустам не заметит, как у меня трясутся руки. Выпиваю все до последней капли, и становится немного легче. По крайней мере, проходит сухость во рту. И понемногу отступает паника.
Стараюсь мыслить здраво и рассудительно. Между нами пропасть в десятки, сотни километров, и никакие слова, даже самые правильные, не могут ее сократить. Потому что настоящие отношения не в словах. Они в поступках.
Просто я как последняя дура поддалась очарованию вечера. А ведь я себя знаю, придумать то, чего нет, для меня раз плюнуть.
Загоняю в самую глубь несмелые возражения о том, что вечер в самом деле был приятным.
Теплым, тихим, вкусным…
Глупости все это и чушь. Самая большая ошибка — это оборачиваться и каждый раз возвращаться в прошлое. Никто не может туда вернуться, машина времени всего лишь красивая выдумка.
Делаю над собой усилие и поднимаюсь на полностью ватных ногах. Надеюсь, со стороны это не слишком заметно.
— Поезжай в больницу к ребенку, Рустам, — говорю, не допуская возражений, — я возьму такси.
Но он молча берет меня за локоть и ведет к выходу. Я иду, физически ощущая болезненный спазм в области солнечного сплетения.
Говорят, в этом месте у людей прячется душа. Как же она может у меня болеть, если там все выгорело? Или нет никакой души, это еще одна красивая сказка?
Я позволяю Айдарову усадить себя в машину главным образом потому, что не представляю, как еще можно оторвать его от своего локтя. До отеля доезжаем, больше не проронив ни слова. Рустам скупо прощается и уезжает, а я медленно бреду к коттеджу.
Если бы на мне был индикатор, показывающий уровень заряда, он сейчас тревожно мигал бы красным. Давно я не чувствовала себя такой измотанной, сил хватает только чтобы принять душ. Падаю на кровать и засыпаю еще не успев коснуться подушки.
***
Я была уверена, что с утра Рустама не будет, поэтому не могу сдержать удивления, когда вижу его в офисе на рабочем месте в начале рабочего дня.
Выглядит он как самый обычный родитель, который не спал всю ночь потому что заболел ребенок. Снова неприятно торкнуло, что он меня обманул. Вот только зачем?
«Привет, что там? Что с твоим сыном? Все хорошо? Тебе нужна помощь?» — вопросы вертятся на языке, но напоровшись на пристальный взгляд, осекаюсь.
Эти вопросы все до одного неуместны. Я могу задать их кому угодно, даже Каменецкому. Но только не Рустаму.
— Доброе утро, — здороваюсь сдержанно и выбираю самый нейтральный и незаинтересованный вариант. — Раз ты на работе, значит все в порядке?
Он неопределенно кивает, и я больше не лезу с расспросами. Захочет, сам расскажет. Не захочет, никто его не заставит.
И все равно меня не покидает чувство тревожности. Оно неопределенное, безликое, неотвратимое. Как будто мы уже достигли определенной
