— Он беспокоился, — произнесла она. — Я видела, что весь этот скандал кажется ему похоронным звоном. Он угасал у меня на глазах… Отец часто подолгу предавался меланхолии. Да, он скрывал ее от тебя и от Сары, но был не в состоянии скрыть от меня. Таким его сделала война. Им овладело мрачное настроение, и он никак не мог избавиться от него. Из-за этого отец даже со мной перестал разговаривать.
— Стало быть, он никогда не говорил тебе о своей невиновности? — спросила Одрианна.
— Думаю, он боялся того, что и в самом деле виновен, — ответила миссис Келмслей. — Помню, уже давно, еще до того, как эта история вышла наружу, но в армии уже обо всем знали, он вместе со мной все пытался вспомнить, что же могло произойти, мог ли он совершить такую ошибку. «Ошибку, должно быть, совершили в арсенале, — часто повторял он. — В моей конторе не давали разрешение на использование плохого пороха».
— Тогда понятно, почему он отрицал свою вину. — В сердце Одрианны затеплилась надежда. Мать описала не виновного человека, который боялся, что его обвинят в преступлении, а человека честного, опасавшегося, что он мог совершить ошибку.
— Понимаешь, Одрианна, он не был уверен, — проговорила мать. — И тревога его не оставляла. Меланхолия охватывала его и оставалась надолго.
— Да, но его преследовали, его обвиняли! Понятно, почему он впадал в меланхолию, — заметила Одрианна. — И теперь я уверена, что ты, несмотря ни на что, считала его невиновным.
Одрианна ждала, как мать отреагирует на ее слова, ее сердце тяжело заколотилось и заныло. Однако молчание затягивалось, Одрианна чувствовала, что самообладание оставляет ее, уступая место отчаянию.
— Так ты верила в то, что он невиновен, или нет, мама? — наконец, не выдержав, спросила Одрианна.
Глаза матери затуманились, словно она пыталась заглянуть в собственную душу и сердце, чтобы увидеть там ответ на этот вопрос. Но вскоре глаза потеплели и засияли, а взгляд стал именно таким, каким матери смотрят на своих дочерей.
— Разумеется, я верила в это и до сих пор верю, — сказала она. — В конце концов, я его жена.
— Ты не должна была этого делать, — недовольно проговорила Дафна, разравнивая мотыгой землю вокруг розового куста. — О чем только ты думала, Селия?
— По ее словам, это сработало, — сказала Селия, вскапывающая землю с другой стороны. — Одрианна, ты должна мне десять фунтов, которые я отдала своей матери.
— Твоя мать заплатила десять фунтов в тех борделях, чтобы мне помогли найти Домино? — удивилась Одрианна.
— Я уж не знаю, сколько она им заплатила, — ответила Селия. — Но мы должны отдать ей именно столько.
Выпрямившись, Дафна внимательно посмотрела на Селию из-под полей своей соломенной шляпы.
Одрианна подозревала, что Дафне хотелось бы узнать, что обо всем этом думает сама Одрианна.
— А где ты взяла десять фунтов, Селия? — полюбопытствовала Дафна.
Селия стала внимательнейшим образом рассматривать веточки кустов.
— Надеюсь, ты не взяла их взаймы? — промолвила Дафна. — Тебе известно правило: мы не делаем долгов.
Селия театрально вздохнула.
— Человек не может брать взаймы у собственной матери, — протянула она. — Она заплатила им, и я должна вернуть ей деньги. Мама была счастлива узнать, что я согласна на такой поворот событий.
Они вновь взялись за работу. Направляясь к ним в этот чудесный день, Одрианна заранее знала, что подруги будут работать в саду. Поэтому он и сама облачилась в подходящую одежду: надела старые короткие сапожки, простое платье и взяла у своих бывших соседок взаймы фартук.
Ей было необходимо побыть в компании подруг сегодня, но мыслями она все время возвращалась к вчерашнему разговору с матерью. Одрианна все повторяла себе, что отправилась к ней за правдой, однако теперь она поняла, что сомнения вновь вернулись к ней. И лишь сейчас, несмотря на последние слова мамы, которые та была просто обязана произнести, Одрианна поняла, что единственный человек, который никогда не верил в то, что Хорас Келмслей виновен в порче пороха, — это она сама.
И вот единственный сторонник ее отца вновь потерял уверенность в его невиновности. Хотя справедливости ради стоило сказать, что сердцем Одрианна все равно не могла принять его вину.
Солнце приятно припекало, и все женщины в шляпах и перчатках склонились над растениями. Вокруг розовых кустов вырос широкий ряд крупных тюльпанов. Бархатные головки цветов еще не начали терять лепестки и представляли собой восхитительное зрелище.
Сквозь окна оранжереи можно было видеть Лиззи, колдовавшую над подносом с семенами, которые она возродила к жизни. Когда она выйдет к ним, они уже не смогут спокойно говорить на эту тему, ведь Лиззи ничего не знала о матери Селии.
— Мне очень жаль, что рассказ Домино огорчил тебя, Одрианна, — промолвила Дафна, осторожно разрыхляя землю. — И я знаю, что ты по-прежнему веришь в то, что твой отец невиновен.
Как это похоже на Дафну — знать, о чем она думает! И все же Одрианна понимала, что Дафна коснулась важной темы, связанной с силой человеческого духа. Потому что, несмотря на чьи-то инстинкты и чувства, человек должен сам решать, что ему следует думать о ком-то. Возможно, хуже всего, когда кто-то чувствует себя глупцом из-за того, что ошибается и верит в хорошее. Не исключено, что именно из-за этого сама Одрианна никак не могла принять то, что другим казалось очевидным.
Дверь оранжереи распахнулась, и к ним вышла Лиззи с подносом в руках. Подойдя к большому стеклянному ящику для выращивания рассады, она открыла крышку, легла на землю и засунула в ящик свой поднос.
Одрианна оглядела подруг. Маркиза Уиттонбери оказалась права: несколько молодых матрон из ее нового мира перестали приглашать ее к себе, однако, несмотря на это, она постепенно начинала вливаться в светские круги. И бывало, смеялась над чем-то, не думая о том, можно это делать или нет.
Но того, что было раньше, уже не вернешь. И никакие новые подруги не заменят ей старых.
Одрианна наклонилась, чтобы вынуть из земли большой кусок торфа.
— Кажется, я влюбилась, — произнесла она.
Эти слова, произнесенные вслух, поразили и напугали ее. И сказать об этом она могла только этим женщинам. Никому другому такого признания она сделать не сможет.
Наступила тишина — было слышно лишь пение птиц и шорох прошлогодних листьев. Подняв голову, Одрианна увидела три пары глаз, устремленных на нее.
— Боже мой! — выдохнула Лиззи. — Но это же глупо!
— Учитывая, какие обстоятельства вынудили меня вступить в этот союз, ты вообще-то права, — кивнула Одрианна. — Однако так оно и есть.
— И вовсе это не глупо, — возразила Дафна. — Почему ты так считаешь?
— Это может быть глупо лишь в том случае, если ты ждешь ответной любви, — произнесла Лиззи. — Ведь брак, замужество — это нечто иное, совершенно иное! А его имя в скандальной прессе все еще связывают с именами некоторых женщин. Но если ты готова принять такое положение в вашем неравном браке, то жизнь может быть вполне сносной, мне кажется.
