под приборной доской. Я взял ее, встряхнул, расправляя, и проверил карман.
— Зажигалка на месте.
— Что ж, значит, либо мы сожжем мир, либо мир сожжет нас.
— Все у нас будет хорошо, — сказал я и надел рубашку. Ощущения были — будто я залез в тепловой мешок. Но без рубашки, надо полагать, солнце пропечет меня еще сильнее. Так что я без промедлений застегнулся на пару-тройку пуговиц.
— Ну как, готова? — спросил я Кэт.
Она кивнула.
— Ну тогда — погнали.
38
Мы вышли по разные борта машины, оба — пригнувшись, оба — не спеша. Жара пустыни встретила нас подобно опаляющему дыханию лесного пожара.
— Оставим двери открытыми? — предложила Кэт, перекрикивая ветер. — У Пэгги будет больше воздуха!
Я кивнул, оставил свою дверь открытой, более того — пошел к задней двери на своей стороне и открыл ее. Ручка изрядно накалилась — почти как сковородка на плите. Подув на пальцы, я пошел к багажнику.
Посмотрел на закрытую крышку.
— Даже не верится, что его там нет, — сказала Кэт.
— Да. Хорошо, что он не там.
Прихрамывая, она зашагала ко мне. Ветер разбрасывал волосы Кэт, приобретшие в сиянии солнца цвет соломы, в стороны и раздувал ее рубашку, подобно парусу. Кэт успела даже загореть, а от капелек пота ее кожа блестела, как умасленная. Беговые бутсы канули, но белые носки на ней все еще были.
— Точно не хочешь остаться в машине? — спросила она.
— Если мы там останемся, нам несдобровать. Так что — нет, не хочу.
— Просто я сейчас, по-моему, загорюсь.
— По тебе не скажешь.
Она усмехнулась.
— В этом-то и беда.
— Как твои пятки?
— Прижариваются помаленьку.
— Сейчас я добуду тебе босоножки Пегги. Она в них не нуждается.
— Она в них будет нуждаться, Сэм, когда придет в себя.
— Когда и если… Тебе они сейчас нужнее.
Кэт покривила губы, будто не одобрив идею, но протестовать не стала.
Я быстренько обошел ее. Ручка пассажирской дверцы встретила меня болезненным солнечным бликом — прямо по глазам — и я, отвернувшись в сторону, пробормотал ругательство.
— Я открою, — отодвинула меня Кэт. — А ты лови Пегги. Мы же не хотим ее вышвырнуть из машины, надеюсь? Только немного обворуем.
Все еще хлопая глазами, я присел у двери и вытянул руки. Кэт попробовала ручку пальцем, обернула руку в подол рубашки как в перчатку и распахнула дверь. Я поймал Пегги аккурат под ребра и запихнул обратно в салон, хоть она и всячески старалась выпасть головой вниз на горячий песок.
Ее платье задралось совсем уж безбожно — до самых бедер. И да, босоножек на ее ногах как-то не наблюдалось.
Я присел на корточки у открытой двери. Участок пола под сиденьем Пегги, погруженный в тень, казался какой-то непроглядной Сумеречной Зоной — после слепящего света солнца. Не доверяя глазам, я запустил внутрь руку. Босоножек там не было. Ворсистое покрытие было теплым и влажным — может, от пролитого пива, а может, от пролитой крови. Все, что я мог нашарить — остатки пивной упаковки, разбросанные гайки, рассыпавшиеся орехи и мятые жестянки.
— Разве ее тапки не там? — спросила Кэт.
— Наверное, слетели после столкновения.
Рука наткнулась на одну целую жестянку, правда, лежащую на боку. Я все же поднял ее и потряс — на всякий случай. Пустая, а как иначе.
— Может, Снегович их стырил.
— Я вот их у него не приметил. Может, он бросил их в сумку.
— Что он вообще нам оставил?
— Немногое. И — ничего стоящего. Хотя… погоди! Один есть! — я ухватил босоножку и бросил ее через плечо. Кэт поймала.
— Спасибо.
— Если здесь одна, где-то должна быть и вторая.
И я нашел ее — еще раз внимательно обшарив целлофановый ком, служивший некогда пивной упаковкой. Схватив находку, я медленно встал, кряхтя от напряжения и болей во всем теле. Солнечный свет жестоко ударил по глазам еще разок, и пришлось вдобавок крепко зажмуриться.
— Ее темных очков там нет? — спросила Кэт.
Я покачал головой.
— А ведь они бы тебе пригодились. Попробуй сыскать.
— Ну… — Пожав плечами, я обернулся. Кэт положила руку мне на плечо, чтобы не упасть, нагнулась и сунула правую ногу во второй тапочек Пегги. Левую она уже обула.
— Дай-ка я поищу, — сказала она.
Я уступил ей дорогу, и она, сгорбившись, нырнула в салон. Как и я, вслепую принялась шарить по полу.
— Орешков хочешь? — поинтересовалась она.
— Нет, спасибо.
— А они ведь хорошие, — добавила она, помолчав немного. — Вымокли малость только.
— На пол уронив еду, не тяни ее ко рту, на полу — микробы, а от них хворобы, — выдал я назидательно.
— То, что быстро мы подняли — то, считай, и не роняли, — парировала Кэт. — Ну да, быстро — это не про наш случай… и, черт, они все в крови Пегги. Не будем вампирствовать, ты прав.
— От соленого пить потянет, — хмыкнул я.
— Опять же, согласна. А очков тут нет.
— Обойдусь, Кэт, пошли.
Распрямившись, Кэт бросила последний взгляд на Пегги, поправила ей платье и похлопала по ноге.
— Держись, девчонка, — сказала она тихо. — Хорошо? С тобой все будет в порядке. — Она отступила, повернулась ко мне. — Как думаешь, эту дверь тоже оставить?
— Не стоит, пожалуй. Если она резко очнется или будет ворочаться — выпадет, как пить дать.
Кивнув, Кэт захлопнула дверь.
Мы зашагали прочь от машины. Я шел первым, прокладывая путь. Впрочем, быстро обнаружилось, что Кэт не спешит следовать мне шаг в шаг. Она, вроде как, запутывала след — вытаптывая извилистые маршруты в нескольких ярдах от меня. И это тоже была хорошая работа, и я был благодарен ей за нее — ведь ей-то не меньше досталось в аварии, чем мне, а жара кругом стояла нещадная и каждый шаг давался с трудом.
Мой мозг, казалось, пульсировал. Шея болела. Руки болели тоже. Спина задревенела. Ныли мышцы ног — хоть бы не свело. Во рту было сухо, но по телу градом стекал пот. Капли со лба попадали в глаза, и приходилось смаргивать через раз. Одежда прилипла к телу второй кожей.
Мне на спину будто повесили второго меня.
И вряд ли Кэт было сейчас лучше. Но она делала все, чтобы Снегович не вышел на нас, если ему вздумается сюда вернуться.
Вдобавок ко всему, путь по бугристому подъему давался ей куда лучше, чем мне. И совсем скоро она порядочно меня опережала.
Делая передышку, я смотрел, как она перескакивает с одного валуна на другой, повыше, размахивая руками для равновесия и придерживая рубашку, треплемую
