грибы».
Внук залился смехом:
«Сыроежки?»
«Мухоморы», — весело сказал голос Косачева.
«А зачем ты волосы белой краской покрасил?»
«Это время побелило мои волосы. Много лет на свете живу. Меня, брат, жизнь в семи котлах варила, в семи водах мыла, на семи ветрах сушила…»
Настойчивый телефонный звонок перебил этот разговор. Косачев зашевелился, открыл глаза, неторопливо потянулся рукой к магнитофону, который стоял за креслом на полу. Рука Косачева нажала стоп-кнопку, и магнитофон умолк. Сергей Тарасович взял телефонную трубку.
— Сейчас с вами будет говорить Москва, — предупредил женский голос. — Одну минуточку.
Молча ожидая разговора, Косачев стоял и смотрел на стену, где висели две большие фотографии: на одной — портрет миловидной женщины средних лет, покойной жены Косачева Анны Григорьевны, а на другой — групповой снимок: Тамара с мужем и сыном.
Наконец в трубке раздался мужской голос:
— Сергей Тарасович?
— Я слушаю, — отозвался Косачев.
— Говорит Коломенский. Здравствуйте.
— Здравствуйте, товарищ Коломенский.
— Мне поручили поздравить вас, Сергей Тарасович, с присвоением вам звания Героя Социалистического Труда, пожелать вам здоровья и дальнейших успехов.
У Косачева участилось дыхание, он рванул ворот рубашки, пошевелил губами, не мог сразу заговорить, в горле пересохло.
— Большое спасибо, Алексей Степанович. Передайте Центральному Комитету и товарищам в Совмине мою благодарность за награду и столь высокую честь. Передайте также заверение в том, что уже в этом месяце первые эшелоны наших труб будут отправлены на строительство газопроводов.
— Передам. Будьте здоровы, Сергей Тарасович! До свидания!
Голос умолк. Косачев не сразу опустил трубку, постоял у телефона и вдруг неожиданно громко и бодро крикнул девочкам, выглядывающим из-за двери:
— Слыхали? Идите же ко мне! Поздравляйте!
Дочери, видимо, поняли, что произошло, бросились к отцу, прыгая от радости.
Весть о награде взбудоражила Косачева. Хоть он и старался сохранить спокойствие и степенность, душа его кипела. Хотел было звонить Астахову и Уломову, но воздержался, отошел от телефона. «Подумают, хвастаюсь. Сами узнают из газет».
Но похвастаться ему все же хотелось, хоть в домашнем кругу. Он шумно пошел по квартире, стал зажигать полный свет в столовой, в прихожей, в кабинете. Снова обнял дочерей, громко крикнул:
— А ну, доченьки, тащите самовар и поднимайте мать с постели. Она же еще ничего не знает! Попразднуем на славу!
Девочки засуетились, разбудили мать, сообщили новость.
У Клавдии Ивановны от радости потекли слезы, она вытирала платком лицо, чтобы муж не видел, как она плачет, но долго не могла успокоиться. Маруся и Женя возбужденно шумели и суетились, накрывали на стол.
А Сергей Тарасович в волнении шагал по комнате, подошел к высокому окну, широко распахнул шторы. Дом, в котором он жил, стоял на горе, и отсюда всегда, во всякое время года, открывался захватывающий душу простор. Не один раз Косачев вот так же в полный рост стоял у этого окна, глядя вдаль, чувствовал себя слитым с полоской темного леса и ширью вспаханных полей, с тихой, извилистой речкой и волнистыми песчаными холмами, с мерцающим светом в окнах домов, с высокими трубами и серыми стенами заводских корпусов. Предчувствие самого счастливого дня его жизни давно было в нем. Оно пробуждалось и в морозную зимнюю пору, когда кружились метели, бушевали бураны; и ранней весной, когда таял снег, капало с крыш, бежали ручьи; и в благодатное время короткого лета, когда со степных равнин и предгорий дул теплый ветер, одуряюще пахло ковылем, полевыми цветами и травами; и в дни прощального сияния золотой увядающей осени — величавой задумчивой красавицы. Праздник этого заветного дня будто из самой глубины пробивался наружу, поднимался и созревал в постоянном кипении его жизни. С самого раннего его детства прорастал он как тоненький стебелек и увенчался тяжелым спелым колосом. Пришло время жатвы.
13
Один за другим уходили холодные дни, зима уступала место весне. Таял снег, капало с крыш, бежали ручьи. В то утро к заводским воротам стекалась огромная масса народа.
По радио передавали «Последние известия»:
«…За освоение в короткий срок производства труб большого диаметра Президиум Верховного Совета СССР наградил трубопрокатный завод орденом Ленина о присвоил звание Героя Социалистического Труда директору завода Косачеву Сергею Тарасовичу, мастеру Шкуратову Никифору Даниловичу, а также наградил орденами и медалями сто двадцать рабочих, инженеров и техников завода…»
На оживленных улицах с раннего утра звенели трамваи, шуршали жесткими покрышками автобусы, пофыркивали и повизгивали тормозами легковые машины.
Со всех концов города шли и ехали рабочие, направляясь к заводской площади, и говорливые людские потоки, словно рукава одной огромной реки, бурно текли через створы проходных и, вырвавшись на просторы заводского двора, расходились по тенистым аллеям в цехи, мастерские, лаборатории.
Слушая сообщение по радио, люди поздравляли друг друга. Заслуженную награду с благодарностью принимал весь город…
Наступало новое время, открывалась новая страница отечественного трубостроения и создания тысячекилометровых нефтепроводных и газопроводных трасс, питающих энергией жизнь городов, сел, фабрик и заводов Советского Союза и других государств.
Всех награжденных пригласили в Москву для вручения наград. В столицу ехали руководители завода, ветераны и молодые рабочие.
Ехал Николай Шкуратов и Поспелов. Случайно они попали в одно купе. Долго сидели молча, не решались ни о чем говорить. Николай вышел покурить и долго не возвращался, стоял один в коридоре, грустный и задумчивый.
Тайна, открытая ему Ниной, все время мучила Николая, жгла его душу, как брошенная искра огня. Уже много месяцев он сдерживал себя, заглушал душевную боль и ни разу ни словом, ни намеком не дал понять Поспелову и никому другому о том, что он услышал от Нины в последнюю минуту ее жизни. Глубоко переживая, хранил тайну в себе. И когда нестерпимо хотелось взглянуть на мальчика, Николай издали смотрел, как Поспелов гуляет с его сыном…
Поезд стучал колесами о стыки рельсов, мчался в Москву. В вагоне было шумно, пели песни, смеялись, разговаривали.
Стоя у окна и глядя на проносящиеся мимо поля и леса, Николай слышал за спиной громкие голоса и среди них голос Поспелова. Так и стоял до самой Москвы…
И вот наступил торжественный день. Гвардия трубопрокатчиков собралась в Свердловском зале Кремля… Все были нарядные, торжественные, как на параде. Один за другим подходили к трибуне, и каждого, удостоенного награды, приветствовал улыбкой и крепким рукопожатием высокий седой человек — член Президиума Верховного Совета. У многих на лацканах пиджаков к военным и трудовым орденам и медалям прибавлялись новые, иные получали первые в жизни награды…
Почти все уже были при орденах. У Косачева и Никифора Шкуратова на груди сияли Золотые Звезды Героев Социалистического Труда.
