мнения о ваших трубах. Но прискорбный факт насторожил.
Косачев кивнул головой, повернулся к Салгирову:
— Товарищ Салгиров, разреши мне самому с моей бригадой сварщиков смонтировать и провести стыковку труб. Дай команду, немедленно приступим. Сам увидишь, теперь все пойдет по-другому.
— Ночь же надвигается, товарищ Косачев.
— Разведем костры. Нельзя терять ни минуты. Поспелов, Водников и ты, Николай, все за мной. Придется показать, как сваривать стыковку по-нашему, намертво.
Косачев широко распахнул дверь и первый вышел в темную морозную ночь, встретившую его сильным порывом ветра. За Косачевым пошли все остальные, направились к месту работы.
Ночью на трассе у коллектора горели костры, светились прожекторы передвижной электростанции. Косачев шагал по котловану, лично руководил работами, советовался с местными инженерами, не отпускал их ни на шаг. Заводские сварщики, словно боевой расчет на учениях, показывали свою сноровку.
Когда сварка была закончена, затрубили сигнал тревоги. Все пошли в укрытия, спрятались в траншеях. Укрылся и Косачев с инженерами.
Салгиров командовал по телефону!
— Все готово? Пускайте газ!
Люди сидели в укрытиях. Молча курили, нервничали.
— Пустили газ?
— Пустили.
— А как снова рванет, аж земля треснет?
— Да ну тебя!
— Вот увидишь!
Время томительного ожидания тянулось медленно.
И вдруг напряженная тишина взорвалась криком «ура!». Крик раздался где-то далеко и, словно эхо, докатился до бункера Салгирова, где сидел и Косачев.
— Ур-ра! — подхватил крик Салгиров. — Твоя взяла, Косачев. Самое высокое давление выдержано! Смотри, куда пошла стрелка. Теперь сам черт не страшен. Отбой!
Затрещали звонки, сирены пропели отбой. Люди выходили из укрытий, бросали вверх шапки, кричали.
Начальник Газстроя Салгиров и председатель комиссии, прибывшей из Москвы, созвали срочное совещание специалистов совместно с Косачевым и Водниковым. Строители газопровода дали высокую оценку трубам, признали высокое качество сварочных работ, проведенных на месте бригадой Николая Шкуратова.
На этом же совещании Косачев увидел своего зятя Ивана Полухина со скуластым обветренным лицом. Высовывая голову из-за спины сидящих впереди нефтяников, Полухин улыбался Косачеву, приветливо кивал:
— Здравствуйте, Сергей Тарасович!
— Вот куда ты забрался, — сказал Косачев, здороваясь с Иваном. — А я искал тебя в Москве, хотел знать твое мнение о моей затее, о трубах с двумя швами.
— Колоссальное дело, Сергей Тарасович, — громко при всех похвалил трубы Иван. — Я отчасти из-за этого и задержался у газовиков, пропагандирую ваши трубы. Вот товарищ Салгиров тоже согласен.
Иван встал с места, прошел поближе к Косачеву.
— Определенно не возражаю, — подтвердил Салгиров. — Я еще в прошлом году на совещании в ЦК поддержал твой проект, Косачев. Помнишь?
— Помню, спасибо тебе. Не жалеешь?
— О чем ты говоришь? Жалею только, что мало еще пока у нас таких труб.
— Дай срок, будет больше.
Когда прощались, Иван и Косачев отошли в сторонку.
— Как здоровье, Сергей Тарасович? — спросил Иван, оглядывая Косачева. — Вид у вас молодецкий.
— А что мне сделается? — отмахнулся Косачев. — Видишь, какие дела? Болеть некогда, да и не надо.
— Разрешите приехать к вам на завод, Сергей Тарасович, детально ознакомиться с работой цеха. Будет отличная глава к моей диссертации о перспективах технической революции.
— Милости прошу, хоть завтра, — сказал Косачев. — Буду рад, конечно, сам понимаешь. Привет Тамарочке и поцелуй внука. Скоро буду в Москве, увидимся.
Косачев со своими людьми уезжал довольный: трубы не подвели, газовики и московская комиссия одобрили работу заводчан, признали полный успех косачевского дела.
12
Уже много дней Косачев не был дома. Садясь в машину, спокойно подумал: «Отдохну денька два, а потом слетаю в Москву. Пора окончательно договориться об уходе и сдавать дела. Думаю, теперь министр отпустит».
Дома принял ванну. Посидел с женой за столом, с аппетитом ел, хвалил домашнюю стряпню.
У девочек в тот день были соревнования по фигурному катанию во Дворце спорта, и они задерживались позже обычного.
Клавдия Ивановна вышла, оставив Сергея Тарасовича одного. Он развернул не прочитанные еще газеты и журналы, принялся просматривать почту, полистал страницы новой книги, забытой девочками на диване.
Девочки пришли домой возбужденные, еще не остыли от азарта спортивных состязаний. Подойдя к дому, увидели светящиеся окна в столовой.
— Папа приехал!
Быстро проскочили в подъезд, побежали по лестнице наверх. Осторожно открыли своим ключом дверь, тихо разделись в прихожей и, мягко ступая на носках, направились к столовой, желая внезапно появиться перед отцом.
Из столовой слышался какой-то разговор, различались детский и мужской голоса. Маруся и Женя в недоумении остановились и, прежде чем войти в комнату, решили заглянуть в щелку. Увидели Сергея Тарасовича в глубине комнаты. Он лежал в низком мягком кресле, откинувшись на спинку, закрыв глаза, в белой рубашке с расстегнутым воротом, без галстука, без пиджака. Правая рука повисла вниз, касаясь ковра, куда упали газеты и раскрытая книга.
Девочки застыли на месте как окаменелые, с удивлением смотрели на отца.
Косачев лежал неподвижно, навалившись на кресло своим крупным, тяжелым телом. Его лицо с закрытыми глазами и сомкнутым волевым ртом было спокойным и непривычно умиротворенным, как будто он внимательно прислушивался к чему-то чрезвычайно значительному и важному для него. Из-за кресла, с другой стороны, доносилось едва уловимое потрескивание магнитофона и тихо и отчетливо звучали голоса.
«Дедушка, а ты был маленьким?» — спрашивал голос косачевского внука Сереженьки.
«Был, — отвечал голос Косачева. — Все люди сначала бывают маленькими, а потом вырастают».
«А что ты делал?»
«С детства пас кулацких коров. А когда подрос, пошел в депо кочегарить, выгребал из печей угольную золу».
«Ты ездил на лошадке?»
«Откуда мне было взять лошадку? Родители жили бедно, ничего не имели».
«Даже игрушечного коня не было?»
«Был маленький пес-дворняга, да и тот подох с голодухи».
«А почему у тебя шрам на щеке?»
«Белый казак рубанул шашкой в гражданскую войну. Если бы наши ребята не пристрелили казака, снес бы он мне голову с плеч».
«Больно было?»
«Не помню. Должно быть, больно».
«А кто тебе уши помял? Хулиганы?»
«Не-ет, Сергуня, это мороз — красный нос, в сорок втором году, когда шла война. Мы тогда наш завод строили в открытой степи, под ледяным ветром день и ночь работали. А морозище такой лютовал, спасения не было, насквозь до костей прожигал. Одежонка у всех ветхая, и уйти с мороза нельзя, потому как надо работать, завод строить, чтобы скорее снаряды делать и на фронт посылать. В тот год бабушка твоя померла. А мама была маленькая, в школу ходила, потом простудилась, ангиной болела. И я чуть не умер. Ноги, уши отмерзли, и не заметил, как началось заражение крови на пальцах ноги. Пришлось отрезать два пальца. А уши — ничего, помялись маленько, засохли, как
