и оказалось – сын Абрамова был связан с Лубянкой.
Выяснилось, что чекистами завербован и бывший командир корниловской дивизии генерал Скоблин Николай Владимирович и его жена, известная певица Надежда Васильевна Плевицкая.
И Скоблин и Плевицкая были хорошо известны русской эмиграции. Городские романсы, исполняемые Плевицкой, были очень популярны в эмигрантском Париже. Плевицкая пела все подряд, репертуар ее был очень широк, ей удавалось все – даже романсы, написанные специально для мужского голоса. К слову, Плевицкой нравился репертуар Юрия Морфесси[40] – красивого, прилизанного, похожего на графа и, как говорили, получившего образование в Оксфорде в одно время с убийцей Распутина Феликсом Юсуповым, который тоже окончил Оксфорд.
Вернись, я все прощу – упреки, подозренья.Мучительную боль невыплаканных слез.Укор речей твоих, безумные мученья.Позор и стыд твоих угроз, —
пела Плевицкая, и лицо ее, тяжелое, мужиковатое, преображалось, становилось тонким, вдохновенным, когда она исполняла этот романс; Плевицкая заламывала руки – переигрывала, но по глазам ее, спокойным, наполненным расчетливым холодом, было видно, что она это делает специально.
Накануне из Москвы прибыл представитель внешнеторгового кооператива – лощеный, с безупречными манерами, в безукоризненном костюме, с толстыми золотыми запонками, вдетыми в твердые накрахмаленные манжеты, с бледным ухоженным лицом. Ни дать ни взять – граф.
Именно на эту категорию великосветского люда обращала особое внимание Плевицкая. Конечно, быть генеральшей неплохо, но куда лучше быть графиней.
Встретились в кафе недалеко от пляс Этуаль – площади Звезды, в самом оживленном месте Парижа. Представитель внешнеторгового кооператива, попыхивая изящной сигаретой, скрученной, как сигара, из одного табачного листа, передал Плевицкой и Скоблину деньги – конверт, на котором золотым тиснением было выдавлено название отеля, в котором он остановился, и проговорил тихо:
– Москву беспокоит Миллер.
– Один из самых беззлобных людей в Париже, – заметила Плевицкая.
– Я это подтверждаю. – Скоблин осторожно наклонил голову.
– Москва так не считает… Я имею на этот счет очень четкие инструкции. Будем готовить похищение Миллера. Выкрадем его, как кота с подоконника, решившего понежиться на мартовском солнышке и подышать запахом бегонии.
Лицо у Скоблина сделалось вялым.
– Как скажете.
Посланец Москвы заказал обильный ужин, с дорогим красным и белым вином (красное – под мясо, белое – под сыры и десерт), от водки отказался, справедливо рассудив, что настоящую водку могут производить только в России, сюда она никак не попадает – слишком далеко, хлопотно, да с буржуями такого договора нет. Скоблин, оглядев стол, не выдержал, вздохнул зажато:
– Эх, Россия, Россия!
Гость вскинул голову:
– Россия ждет вас, дорогие товарищи!
Скоблин осмотрелся, заметил сухо:
– Слово «товарищ» здесь произносить не безопасно – могут засечь. И нас засыпете, и сами завалитесь.
Посланец Москвы покраснел:
– Извините!
– Ничего. – Скоблин усмехнулся. – Это я на будущее.
– Бог даст – скоро вы очутитесь в Белокаменной, – сказал гость, разлил по бокалам вино, вновь – в который уж раз – огляделся. – Здесь эмигранты бывают?
– Нет. Это слишком дорогой для них ресторан.
– Но и среди эмигрантов есть богатые люди. Вонсяцкий[41], например.
Скоблин брезгливо поморщился.
– Фашист!
– Не уважаете фашистов? – Гость весело сощурился, отхлебнул из бокала вина и похмыкал в кулак. – А у нас в Первопрестольной их очень даже жалуют. Носятся с ними, в газетах восторженные статьи печатают и вообще поговаривают о заключении дружеского пакта и различных совместных добродетелях.
– Русская эмиграция к фашистам относится отрицательно, – сказал Скоблин. – Слишком мало у них мозгов. Мозги им заменяют лозунги.
– Не скажите. – Гость вновь засмеялся, он находился в превосходном расположении духа. – Но вернемся к нашим делам. Из Москвы скоро прибудет специальная группа… Специалистов Госпушнины, – гость засмеялся опять, – знатоков природы…
– И много будет… этих знатоков? – осторожно поинтересовался Скоблин.
– Человек пять.
– Лично вы будете участвовать в операции?
– Не знаю. Как решит начальство.
– Сколько времени отводите на подготовку?
– Месяц.
– Мало.
– Больше не получится. Слишком уж напряженная международная обстановка…
* * *
В это время в другом месте Парижа, в дешевеньком студенческом ресторанчике, куда ходила половина Латинского квартала, также сидели трое. Аня Бойченко, Митя Глотов и новый Митин приятель, техник с автомобильного завода Жабер – смешливый малый с лошадиными зубами, решивший изучать русский язык.
– За Россией – будущее, – первым делом заявил он Анне, когда Митя представил их друг другу.
Аня в ответ улыбнулась, она была с этим согласна. Что же касается Мити, то он тоже разделял этот постулат, но не столь безоговорочно, как это делала Аня: у Мити на этот счет имелись кое-какие сомнения. Слишком уж многие ненавидели Россию, вредили ей. В таких условиях не только будущего – настоящего может не быть.
Глотов ощутил, как что-то сжало его скулы, глаза повлажнели, он отвернулся в сторону.
Говорливый Жабер, добродушно скаля лошадиные зубы, продолжал болтать с Аней. Говорили они теперь обо всем сразу и в ту же пору – ни о чем. О парижских новостях и походах полярных экспедиций на север; о голоде в центральной части Африки и о беде, посетившей Монмартр, – там начали лысеть голуби; о том, что в спасательных операциях хорошо использовать дирижабли, и о предстоящем ремонте театра «Гранд-опера».
– Какой может быть ремонт в оперном театре? – недоумевал Жабер и вновь скалил зубы. – Если только двум басам починить глотку и трем тенорам почистить внешность. Починка мебели и обновление стен свежей краской носит совсем другое название.
Аня посмеивалась, лицо ее светилось довольно, она слушала говорливого француза чересчур внимательно, и это задевало Митю.
Наконец Жабер заметил, что его приятель нахохлился, и хлопнул ладонью о ладонь.
– Засиделся я тут с вами, хотя и не собирался, – сказал он. – Мне пора бежать. Дел накопилось – во! – Жабер попилил пальцем по горлу. – Гора будет повыше Монблана.
– Посидите еще, – предложила Аня, и Митя внутренне поморщился – ему не терпелось как можно скорее остаться с Аней наедине, без всяких там дружков с зубами, которые, кажется, способны перекусить моток железной проволоки, как будто это вареные макароны. Митя покосился на Аню и проговорил фальшивым голосом:
– Действительно, посиди с нами еще, Жабер.
– Нет, нет, нет! – Приятель поднял обе руки, сделал несколько суетливых движений, но уходить, тем не менее, не собирался.
Митя встал.
– Ну что ж, Жабер, жаль, что ты не хочешь побыть с нами еще немного.
– Не «не хочу», а не могу. Это разные вещи. – По лицу Жабера пробежала суматошная тень, он сделал еще несколько суетливых движений и откланялся.
– Хороший малый, – глядя ему вслед, благодарно произнес Митя.
– Болтливый только очень, – строго добавила Аня. – Говорит, говорит – не остановить.
– Это называется – человек с женским характером.
– Что-то ты совсем низко стал ценить нашего брата…
Аня с Митей были уже на «ты». Митя поспешно взял Анину руку в свою, прижал тонкие, пахнущие медовым духом пальцы к губам.
– Прости меня.
Аня махнула рукой – жест был красноречивым и одновременно неопределенным, в нем были сокрыты нежность и забота, тепло и стремление подчинить себе этого человека, Митя все понял, улыбнулся.
– Чего бы я хотел сейчас очень – очутиться в России.
– Я тоже, – сказала Аня.
– Может, из России не надо было уезжать?
– Может.
С одной стороны, из
