очень раздражают. Отец же чувствует немного больше. Да, он глядит на меня щенячьими глазами, потому что я похожа на его женщину, но говорит, как правило, по-взрослому. Спрашивает. И я бы ответила на его вопросы, но пока не умею; я бы выразила свои потребности на бумаге, но пальцы слишком слабы и малы, чтобы удерживать карандаш или ручку; я бы спроецировала нужные мысли ему в голову, но это оказалось слишком тяжело для детского мозга.
Сейчас Мать читает сказку, написанную Отцом. Он… смягчил одну из своих «взрослых» историй, я видела образы из неё в его голове. На выходе же получилась очень банальная история: девочка плавала в речке, побежала за Кошечкой в лес, подружилась с Волчонком и вернулась домой, где её ждал братик, любивший рисовать.
А изначальная история… Ох, как же это было сладко!»
***
— Что, солнышко, тебе понравилась сказочка? Папочка написал её специально для тебя, котёночек!
Над подержанной, но чистой и крепкой колыбелью нависла женская голова. Длинные чёрные волосы местами спутались, но исхудалое бледное лицо озарялось светом нежности и доброты каждый раз, когда тёмно-голубые глаза видели крошечный комочек живой плоти. Продолжение молодой матери, её билет на пароход вечности, пропуск в бессмертие.
«Да, мамочка, понравилась. Очень понравилась. До чего же весело и приятно было дружить с Волчонком!»
Приоткрытые глазки существа, походившего в своих пелёнках на огромного головастика, покосились, как если бы принадлежали взрослой девушке, вспомнившей нечто постыдное, но приятное и греющее душу. Уголки губ натянулись…
— Она улыбнулась! Смотри, она улыбнулась!
…но только чуть-чуть.
2
Время проходит быстро, даже если кажется, что оно ползёт как улитка, которой в общем-то ничего и не нужно. Это понимаешь лишь в самом конце, когда необратимые изменения, наносимые временем, словно песок — ветром, становятся очевидны.
— И что это мы тут читаем, хм?
Как, например, невозможность удержать ребёнка на месте, если там нет ничего для него интересного.
«МЫ ничего не читаем. Я ни слова не понимаю из того, что здесь написано».
Мать подошла к распластавшемуся на полу младенцу. Перед большой и, наверное, тяжёлой головой лежала потрепанная книга в мягкой обложке — одна из тех, что доживали своё век на нижних полках. На обложке художник изобразил звёздное ночное небо, но краски уже успели потускнеть и местами выцвели.
«Похоже, на этом языке написаны все их книги. Значит, и говорят здесь на нём. Не знаю, встречался ли он мне раньше. На слух воспринимаю, но вот буквы совсем не знакомы…»
— Иди сюда, золотце! — женщина взяла ребёнка на руки, попутно подбирая книгу с пола. — И как ты только сюда добралась?
«Ползком. Ты как-то иначе передвигалась в своё время?»
Книга раскрылась, и с пожелтевших страниц на малышку грозно взглянул баран с круто закрученными рогами. Мать спешно перелистнула несколько страниц, хотя девочка не подала виду, что испугалась. Теперь на бумаге в окружении текста красовались две колонны-кариатиды в виде мальчиков.
«Где-то я это уже видела…»
Маленькая рука потянулась к краю страницы и неловко перелистнула её.
— Вот так! — подбадривала Мать, радуясь успехам своего маленького человечка.
Теперь на «человечка» глядела ракушка с клешнями.
— Это знаки зодиака, Анюша. Всего их двенадцать.
«Тринадцать».
Мать листала книгу и тыкала пальцем в изображения, проговаривая названия существ и персонажей. Ребёнок устало переводил взгляд серых глаз с книги на лицо женщины и обратно, как бы сличая услышанное с увиденным.
— Каждый из нас рождается под одним из этих созвездий, — Мать чмокнула дочку в щёку. — Это зависит от того, когда человек родился.
Всё-таки хорошо, что маленькие дети не совсем контролируют свою мимику, и многие гримасы появляются спонтанно. Иначе можно было бы подумать, что лицо крошечной Ани выражает брезгливость на грани с отвращением.
— Я родилась весной, под знаком Тельца, — Мать нашла в книге разворот с минималистичным рисунком бычьей морды. — Я упрямая — му-у!
(«Богиня, за что мне это? Вернее, ЗА ЧТО ИМЕННО?») –
и очень люблю детей! — Женщина хищно облизнулась.
«Прекрати!»
На вновь потянувшиеся к ребенку бледно-розовые губы легла крошечная ладошка. Глаза матери округлились от недоумения, но уже через секунду удивление сменилось весёлостью, и широко распахнутые веки сошлись в узенькие щелочки на трясущемся от смеха лице.
— Вот недотрога! Люблю тебя!
«Положи меня. Сейчас же!»
Аня раздраженно запищала.
— Ну что мне с тобой делать? — устало вздохнула Мать и понесла закатившую глаза дочку к манежу.
«А что мне с тобой делать? Никогда не доводилось сидеть в клетке? В манеже почти то же самое. Скорее бы научиться ходить и говорить…»
***
Мягкий свет проникал за шторы, выдавая продрогшим под ливнем воронам, что в огромной бетонной коробке не спят. Вернее, пока не спят.
— Уж ты, котинька-коток,
Уж ты, серенький бочок…
Аня, лёжа на спинке в манеже, вяло наблюдала, как Отец вертит в руках плюшевого медвежонка, пока Мать поёт колыбельную.
«Судя по тому, как Отец зевает, эти песни больше для родителей, чем для детей… Интересно, были ли у меня когда-нибудь дети?»
— Приди, котя, ночевать, — продолжала Мать, изо всех сил улыбаясь безэмоциональной дочери, — мою детку покачать.
Отец перехватил ручки игрушки и обнял ими Аню вопреки ледяному взгляду последней. Он даже ухмыльнулся, мол, я делаю, что считаю нужным, а ты не будь такой злюкой.
— Уж как я тебе, коту,
За работу заплачу:
Дам кувшин молока
Да кусок пирога.
Отец выразительно на Мать
(«Вот я здесь. Где мой гонорар?»),
но та с улыбкой отпихнула его лицо подальше от своего.
Аня зевнула, а её веки стали медленно, но неотвратимо выдавливать родителей из зоны видимости. Однако они, похоже, не хотели уходить без боя, и Аня ощутила сухую, словно покрытую тальком ладонь на своём животике. Раздражённый взгляд младенца был встречен не менее раздражённым взглядом Отца.
«Нельзя всё время вести себя как
