полудня уходить из медресе и без всякой определенной цели бродить по улицам. Ему попрежнему нравился Стамбул, даже зимний, промозглый и сумрачный.
Темнело рано. Барбаросса заходил в таверну, заказывал какую-нибудь еду и долго сидел, рассматривая посетителей. Он понимал, что каждая его отлучка из медресе не проходит незамеченной и приближает день, когда ему придется уйти.
«Уйти так уйти, – думал Барбаросса. – В тарикат меня приняли только на словах, на самом же деле я как был, так и остался чужаком. Уверен, они до сих пор подозревают меня в колдовстве. Если бы не святой… и если бы они не понимали, что я в одиночку могу справиться со всей оравой… Да ладно, леший с ними… То есть шайтан…»
Стамбульские таверны походили одна на другую. Грубо оштукатуренный зал с деревянной облицовкой стен на высоту человеческого роста освещался в основном через дверь. Два или три подслеповатых окна летом, наверное, пропускали какую-то толику солнечных лучей, но на зиму их плотно затворяли деревянными щитками. Когда совсем темнело, хозяин, как бы нехотя, запаливал несусветно чадящие факелы. Света они давали мало, зато безжалостно трещали, распространяя вонь паленых волос и кожи.
Справа от двери располагалась большая печь, возле которой орудовал свирепого вида повар в испещренной пятнами одежде. Он поджаривал рыбу, вращал вертел с насаженной на него овечьей тушкой и смешивал соусы с таким видом, будто выполнял самую главную в мире работу, от которой непосредственно зависела судьба человечества.
В противоположном конце зала находилась большая стойка, за которой разбойного вида молодец разливал по кувшинам красное и белое вино. Шариат не приветствовал употребление спиртного, но на этот запрет все смотрели сквозь пальцы.
Зал был уставлен низкими, грубо сколоченными столами и крохотными лавками без спинок, напоминающими табуретку сапожника. Сидеть приходилось опираясь локтями о плохо оструганную поверхность. Еду у повара заказывали сами, приносить ее к столу тоже приходилось самостоятельно вместе с вином довольно скверного качества.
Таверны были заполнены по-разному. В некоторых посетители сидели, тесно прижавшись друг к другу. Тут подавали дешевую пищу, и люд сюда набивался бедный, поэтому пахло в таких тавернах не только жареным мясом, но и грязной одеждой и потом.
Барбаросса предпочитал другие, побогаче и просторнее, куда ходили греки и армяне. Там было чище, еду готовили не на прогорклом масле, и в каждом глотке доброго вина скрывался аромат Малой Азии.
Вполголоса переговариваясь, посетители небольшими группками сидели за столами, не обращая на соседей ни малейшего внимания. Барбаросса пробирался в угол и проводил вечер над кувшином красного вина и миской черных маслин, обильно политых маслом. Ему полюбился их пряный вкус и нежная, упругая плоть. Словно зверь перед прыжком, он собирал силы, пока еще не зная, в какую сторону прыгнет.
«Почему мне нет покоя? – в который раз спрашивал себя Барбаросса. – Как хороша простая вера рыбаков Кубенского озера или крестьян Бежецкого Верха. Я же во всем ищу червоточинку, с радостью нахожу камень преткновения и с удовольствием спотыкаюсь. Ах, преподобный Ефросин, зачем ты обучил меня языкам и поселил в сердце бесконечные сомнения?! Насколько счастливее меня игумен Геннадий со своей безумной убежденностью или Хайдар, почитающий сладкозвучное чтение трактатов главным делом на земле. Вот и суфии всецело полагаются на Аллаха, не задумываясь и не колеблясь выполняют его предписания. Почему же только я не могу найти себе веру и жить с ней просто и ясно, без терзаний и поисков, как мои деды с Перуном?»
Он отхлебывал вина из кружки и грустно улыбался.
«И где посещают меня эти мысли? В Царьграде, святом Константинополе, откуда пришло к нам православие. От него я отрекся, а к Аллаху не пристал. И не в суфиях дело, не в облыжных и глупых обвинениях в колдовстве. Не лежит мое сердце к исламу, хоть умом я понимаю всю красоту и правильность Корана, но для того, чтобы стать верой моей души, в нем замешано слишком много крови.
Что же делать, как быть, куда податься? Неужели и отца Алексия так же мучили сомнения? Эх, мне бы хоть капельку его убежденности, его понимания. Но к нему уже не вернуться, значит, надо выплывать самому. Вот если бы еще знать, как и куда? Пусть Бог сам подаст мне знак, и я пойду вслед за ним».
В один из дней, по своему обыкновению, он пробирался в самый темный угол зала, чтобы, укрывшись от любопытных глаз, еще раз покрутить в голове свои мысли. Подойдя совсем близко, он с удивлением заметил, что облюбованный столик уже занят. Странно, ведь таверна была почти пуста, основная масса посетителей являлась ближе к вечеру.
За столом сидели трое. Ближний, в чалме и халате, походил на турка, а его собеседники, почти скрытые полутьмой, напоминали богатых армянских купцов.
Когда Барбаросса приблизился, троица резко оборвала разговор. Он уселся через столик, накрытый темнотой, точно черной скатертью, и демонстративно повернулся с ним спиной. Вино приятно освежило рот, а соленые маслины вновь пробудили жажду. Только Барбаросса приготовился погрузиться в круг своих мыслей, как до его цепкого слуха охотника донесся шепот. Как армяне ни пытались говорить тихо, он все равно различал каждое слово.
– Мы уже заплатили, двое ваших людей привезли товар в условленное место и получили всю сумму сполна.
– Наши люди, – холодно ответил турок, – утверждают, что вы попросили отсрочки платежа. Они не имели права соглашаться, но вы клялись и настаивали и в залог дали вот этот перстень. Взгляните, он вам знаком?
Послышался легкий стук, словно на стол опустили металлический предмет.
– Клянусь Богом, – взволнованно произнес один из купцов, – я впервые вижу эту вещь.
– И я, – поддержал его второй. – Боюсь, вы стали жертвой обмана. Те двое, кто привез товар, думаю, стоит их покрепче расспросить. Уверен, что…
– Довольно, – оборвал его турок. – Я полностью доверяю своим людям. И ровно в такой же степени не верю ни одному вашему слову. Товар остался неоплаченным. Когда вы намереваетесь рассчитаться?
– Но мы говорим правду! – визгливым голосом вскричал один из купцов. – Сведите меня с этими разбойниками. Дайте взглянуть им в глаза!
– Тише, – осадил его турок. – Я не намерен обсуждать дела со всей таверной. Капитан велел передать – срок уплаты завтра до полудня. Где его отыскать, вы знаете. И не пытайтесь торговаться – сумма может только вырасти.
– Но это грабеж! Вы хотите сорвать двойную цену!
– Нет, это вы хотите получить товар даром.
– Для чего мы тратим время на разговоры с этим пуштаком? – первый купец вдруг сменил тон, и в его голосе явственно
