ему возможность на какое-то время почувствовать себя не подсудимым, а наставником, находящимся не в плену, а в своей разведывательной резиденции, где он давал указания, как именно надо бороться с большевизмом. Распалившись в неудержимой дерзости, он временами с таким высокомерием бросал косые взгляды на своего соотечественника Шредера, словно стремился показать ему, как должен держаться настоящий солдат фюрера. Он даже закончил свою речь возгласом «Хайль Гитлер!».
Но когда ему сказали: «Довольно! Садитесь!» — вся его воинственность сразу же испарилась. Он вдруг стал умолять полковника сохранить ему жизнь.
XIII
Получилось так, что про Лебедя быстро забыли. В боевой горячке было не до него. Да и не один он исчез бесследно. За эти дни многие сложили головы, и не удивительно, что о нем не вспоминали ни друзья, ни противники.
И вдруг как-то сразу о нем опять заговорили. Заговорили не только в цехе, где он работал, а по всему заводу. Имя его переходило из уст в уста, из цеха в цех и с уважением произносилось даже там, где о нем раньше и не слышали.
До сих пор не все были уверены, что Лебедь погиб. Многие не поверили Заречному и брали под сомнение, что разбитая на шоссе полуторка была заводской. Марко Иванович, который не скрывал своего предубеждения против Лебедя, тогда же, в присутствии Шафороста, сгоряча выпалил: «Такая бестия и из-под бомбы выскользнет».
Но сегодня сомнение у всех развеялось: комиссия точно установила, что одна из разбитых машин действительно принадлежала заводскому парку. Смерть Лебедя, таким образом, стала несомненной.
О нем говорили с сожалением, с глубокой печалью. Ведь этот человек добровольно вызвался поехать на товарную, и не ради личных интересов, а ради общественных, и погиб при выполнении этого задания.
Боевая и суровая жизнь завода неизбежно вносила свое и в оказание почестей погибшим. Хоронили без музыки, без речей. Идти за гробом даже близкого друга не было времени. Поэтому, когда обрывалась чья-либо жизнь, в цехе, где работал погибший, устраивали минуту молчания.
Смерть Лебедя переживали все. Во всех цехах, на всех участках завода одновременно сняли кепки и склонили головы.
В минуту траура Надежда случайно оказалась рядом с Шафоростом. Он стоял, закрыв глаза, опечаленный, подавленный утратой. И когда минута скорби истекла и все принялись за работу, он все еще стоял, низко склонив голову, словно над гробом.
А вскоре Надежда стала невольным свидетелем острой стычки Шафороста с Морозовым. Она как раз принесла Морозову сведения из того цеха, который возглавлял Шафорост. Сведения были отрадными. Шафоросту удалось весь комплекс демонтажа построить так, что его цех за последнюю неделю отправил наибольшее количество нагруженных эшелонов. И Морозов, когда Шафорост вошел, встретил его искренним доброжелательным поздравлением. За время осады неприязнь между ними постепенно угасла сама по себе: общие заботы снова свели обоих на тропинку былой дружбы. И, поздравляя Шафороста, Морозов, видимо, хотел пожать ему руку в знак окончательного примирения.
Но Шафорост руки не подал. Он будто и не слышал поздравления. Молча подошел к столу и опустился в кресло, насупленный, раздраженный. На лбу нервно дергался давний синеватый шрам, и это свидетельствовало, что прибыл он сюда не с добром.
— Что случилось, Захар? — невольно вырвалось у Морозова.
Шафорост молчал. Только голову опустил еще ниже.
Морозову показалось, что тот все еще находится под впечатлением сообщения о смерти Лебедя, и сочувственно вздохнул:
— Жаль человека. Очень жаль.
Шафорост усмехнулся:
— Спасибо, хоть мертвого пожалел.
— Ты так сказал, — дрогнул голос Морозова, — будто бы я виноват в его смерти.
— А то кто же? — вспыхнул Шафорост. — Кто, как не ты, послал его на товарную? Да как ты смел?! — уже кричал он, пьянея от гнева. И Надежда, как никто другой, понимала причину гнева: горе сестры отозвалось в нем такой болью, что он готов был броситься на Морозова. — Как ты смел больного человека посылать на такое опасное дело?!
Шафорост намекал на то, что Лебедь погиб только из-за болезни ноги, не сумев выскочить из машины во время бомбежки.
Морозов побледнел. Надежда никогда еще не видела его таким взбешенным.
— Довольно! — грохнул он кулаком по столу, утратив присущее ему спокойствие.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в эту минуту не появился Гонтарь, который сделал вид, будто не заметил стычки, и поспешно сообщил, что его просили позвонить в штаб фронта.
Вызов Гонтаря в штаб сразу же прекратил перепалку. В штаб по пустякам не вызывают. Значит, на фронте либо снова возникла какая-то угроза, либо из Комитета Обороны требуют сведения о ходе демонтажа завода. Теперь, когда ВЧ окончательно вышла из строя, связь с центром осуществлялась только через штабную рацию.
Надежде тоже приказали готовиться в путь. Сведения всех цехов сосредоточивались у нее. Она сама их собирала, обрабатывала, многое хранила в памяти, поэтому Гонтарь и Морозов, отправляясь в штаб, брали ее с собой.
— Собирайтесь и садитесь в машину, — велел ей Гонтарь.
Торопясь в прокатный за свежими данными, Надежда столкнулась в траншее с Ходаком. Он бежал зачем-то в другой цех. Смерть Лебедя подействовала на Ходака тяжело, и он остановился возле Надежды совсем растерянный.
— Ты слышала?
— Слышала.
— Даже не верится. А… А как же теперь?
— Что теперь? — переспросила Надежда.
Но тот, не отвечая, перескочил на другое:
— Вот хорошо, что встретил тебя. Уже давно мне надо сказать тебе…
— О чем, Павлик?
Однако Ходак как будто забыл, о чем начал говорить, и его уже охватило беспокойство о другом.
— Ты не видела Сережу? Нет? Где же он? — с тревогой огляделся он, как будто мальчик должен был быть где-то здесь, во дворе. — Если увидишь, загони в подвал. Очень прошу, загони его.
Ходак непривычно суетился, словно не находил себе места, все куда-то порываясь, и, уже далеко отойдя от Надежды, снова попросил:
— Так ты ж не забудь, Надийка, загони!
Надежда смотрела ему вслед и не могла понять его растерянности. Она уже знала, что Ходак принимал участие в работе комиссии, разыскивавшей следы Лебедя; слышала она, что мальчик, не послушав отца, оказался между воронками на опасном участке шоссе, за что отец впервые в жизни до синяков выпорол его, а теперь, видимо, жалеет, что побил так сильно. Но она все же никак не могла постичь такой необычной для этого всегда спокойного человека растерянности. Почему-то невольно вспомнила рассказ дяди о случае еще из прошлой войны с одним солдатом. Этот солдат перед очередной атакой, как будто предчувствуя свою смерть, метался, не находил себе места, вспоминал родных и
