на нашу сторону ни у Гонтаря, ни у Надежды не вызвал удивления. Такие случаи бывали нередко. Но в искренность Шредера не поверили бы, если бы он не сказал, зачем прислали его из штаба. Он был послан не просто в разведку, а для связи с исключительно важным резидентом штаба, который уже давно работал на заводе и который отсюда, непосредственно с завода, корректировал огонь по цехам.
Надежда ни за что бы не подумала, что резидентом был человек в обычной рабочей спецовке. И уж никогда не пришло бы ей в голову, что в лазарете, в ту незабываемую минуту, когда раненые и больные из своих кружек трогательно отливали в ее стакан первую днепровскую воду, — так же заботливо, хромая на одну ногу, наливал ей воду и затаившийся враг.
Его удалось обнаружить не сразу. Только на третий день догадались искать в лазарете.
Допрос проводили на заводе, проводили его здесь намеренно, чтобы не вызывать свидетелей в штаб. И вот перед Надеждой сидели рядом два немца. Оба уже пожилые, поседевшие, хмурые, даже в чертах лица было у них много общего — словно они братья, но в то же время какими же чужими они были друг другу!
В молодости, во время первой мировой войны, их обоих привела на Украину одна дорога, но с Украины уходили они уже разными. Измученный войной Шредер жаждал тихой, спокойной работы, а этот, уже тогда отравленный реваншистским духом, повернул совсем на другую дорожку. Именно из таких впоследствии формировались отряды штурмовиков, которые уничтожали памятники литературы и искусства. Именно из таких вырастали и верховоды нацизма в Германии.
Пройдя утонченную школу шпионажа и диверсий, он в 1937 году снова появился в Запорожье.
Устроиться на заводе не составило труда. Для этого надо было знать натуру Стороженка. Достаточным оказалось представить ему чистую анкету и слегка пощекотать болезненное чувство подозрительности — мол, тут у вас немало сомнительных, — как поборник бдительности сам ухватился за него и направил на участок, где можно было знать все, что делается на заводе, — техником АТС.
— Это какой же Стороженко? — обратился к Надежде Гонтарь. — Не тот ли, что бежал?
Но в Надежде от одного упоминания этой фамилии все уже кипело.
— Тот самый, — ответил за нее Жадан.
Шпион долго упирался, выкручивался, строил из себя невинного и наивного. А когда его свели на очную ставку со Шредером, он не выдержал.
— Ду бист фер-ретер![1] — злобно прошипел он Шредеру.
Шредер побледнел. Хотел что-то бросить в ответ, еще более острое и язвительное, но сдержался. Отвернулся, как от чего-то гадкого, и задумался. О чем он думал и что именно хотел сказать своему соотечественнику, неизвестно, но в эту минуту все особенно остро почувствовали, кому из них по-настоящему дорога судьба своего народа.
После этого резидент не упирался. Уже не надеясь на смягчение приговора, он держал себя нагло.
— Какова ваша миссия на заводе? — спросил его полковник, который вел допрос.
— Корректировать огонь.
— Это сейчас, во время войны. А до войны?
— Тоже корректировать огонь.
— Огонь взрывов? — уточнил полковник.
Но это уточнение показалось шпиону наивным, чуть ли не оскорбительным.
— Вы меня не за того принимаете! — вызывающе бросил он, — Динамитные взрывы — не моя специальность. Есть оружие значительно более сильное, чем динамит.
Полковник не случайно поставил перед ним такой вопрос. Уже не впервые встречаясь с подобными типами, он старался действовать на их самолюбие и этим вызывал на откровенность. Сейчас полковник делал вид, что берет под сомнение существование более сильного, чем динамит, взрывчатого вещества и что ему неясно, как можно использовать такое средство незаметно.
— Ведь для доставки его нужны вагоны, не так ли?
— Вагоны не нужны, — так же вызывающе ответил резидент. — Для этого достаточно одного вашего Стороженка.
Сфера деятельности провокатора не ограничивалась заводом. Стороженки нашлись и в учреждениях Днепрогэса. Они словно соревновались между собой за первенство в бдительности. Резиденту и в самом деле еще до войны удалось «корректировать огонь», направляя его в первую очередь против наиболее влиятельных работников, которые когда-то отстаивали революцию, а теперь вели массы на мирное строительство. У него был обнаружен давно подготовленный для такого обстрела список руководящего состава завода, и в этом списке на первом месте стояли Морозов, Жадан, Марко Иванович…
Полковник снова задал вопрос:
— Какую главную цель преследовал ваш разведывательный центр, посылая сюда резидентов для разжигания инсинуаций и клеветы на честных людей?
— Корректировать огонь, — снова бравируя этим горячим термином, ответил резидент.
— Огонь по чему?
— По главному.
— А именно?
— По вашей системе.
Надежда, которая до сих пор не понимала, почему полковник уводит шпиона от взрывов к поклепам, не выдержала:
— По системе, говорите?
— Да, по вашей системе.
— Конкретнее, — настаивал полковник.
— Можно и конкретнее, — нисколько не колеблясь, согласился тот. — Вы всегда утверждаете, что в вашей системе главное — это вера в человека и, как обычно говорят у вас, вера в трудового человека, независимо от расы и национальности. В этом принципе, должен признаться, большая, я бы даже сказал, притягательная сила вашей системы. Ее влияний все дальше и дальше выходит за пределы вашей страны, из всех систем мира она начинает казаться наиболее привлекательной. Именно этим она и опасна для нас.
Нужно прямо признать, — продолжал шпион, — что долгое время политики за границей не придавали надлежащего значения этой опасности. Они пренебрегали влиянием вашей системы, считали ее пустой пропагандой, надеялись, что она сама собой развалится, достаточно лишь нескольких толчков. Ведь американские политики долго вообще не признавали вашу государственность, считая, что никакого Советского государства не существует, есть, мол, только географическое понятие. Но мы, разведчики, раньше политиков замечаем сдвиги в настроениях масс. Мы раньше оценили силу и влияние вашей системы. Именно поэтому центр нашей разведки (да и не только нашей) еще задолго до начала войны направил свой огонь по главному в ней — принципу веры в человека. Да, да, по вере в человека. Заронить недоверие друг к другу, скомпрометировать командный состав и обезглавить предприятие — это удар значительно более чувствительный, чем взрыв и разрушение всего предприятия.
К тому же, — уже совсем заносчиво заметил резидент, — диверсии сами по себе не пользуются популярностью в нашей пропаганде. Они только раздражают и вызывают возмущение мировой общественности. Поэтому, чтобы остановить возрастающее влияние вашего государства, мы сделали все, чтобы создать видимость антагонистических противоречий у вас, порожденных самой вашей системой. Да, да, антагонистических противоречий! — воскликнул резидент. — Скажите, разве это не блестящая возможность для философов, чтобы взять на мушку и теоретические положения большевизма?
Его никто не останавливал, и это дало
