точнее, не на кого было выплеснуть. Периодически она усиливалась, иногда становилась более контролируемой, но теперь уже навсегда поселилась глубоко в подкорках.
— Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как в моей голове все окончательно перемешалось, но, когда отряд из Тринадцатого высадился и устроил штурм, я просто знал, что виной всему этому — ты одна. И что я должен обязательно найти способ свести счеты.
И… он попытался это сделать. Говоря об этом, Пит отворачивается и потупляется в соседнюю стену, а я перестаю бороться с желанием прижаться покрепче, даже если это прервет момент такого важного откровения.
Обнимаю его, одной рукой зарываясь в волосы, а второй глажу по напряженной спине, пока он не начинает дышать спокойнее и не обнимает меня в ответ.
— Я не виню тебя в этом, Пит, — шепчу я, уже с трудом сдерживая накатывающие слезы. — Это все яд, ты здесь совершенно не причем. Тебе ведь предоставили сотню доказательств моей вины, пусть они и были фальшивыми.
Пит легко кивает, но отчего-то я остаюсь уверенной в том, что ему гораздо сложнее простить себя за тот случай, чем мне.
Нам требуется еще несколько минут, чтобы прийти в себя и продолжить разговор. И это чертовски тяжело, но останавливаться сейчас, когда мы как раз добрались до лечения и борьбы с приступами, точно нельзя.
И, хотя мне все еще хочется сбежать и спрятаться где-то, закрыв уши руками, и петь про себя какую-нибудь детскую песенку, только бы заглушить мысли об услышанном, я все равно отсаживаюсь обратно и сжимаю ладонь Пита в своей руке, выражая готовность слушать дальше.
И после этого все становится только более сложным и запутанным.
Да, безусловно, я с самого начала знала, что во время приступов Пит испытывает неконтролируемую ярость и агрессию, направленную в основном на меня. Но знать это — не то же самое, что услышать лично от первоисточника. Осознание, что в любой момент, даже в самый приятный и не предвещающий никакой опасности, он моментально переключается на ненависть, сдержать которую может лишь с трудом, да и то не всегда, мягко говоря ужасает.
Это осознание выворачивает мир наизнанку, покрывает сердце коркой льда и в одночасье обрушивает столько дурных мыслей на голову, что под этой ношей становится тяжело даже сидеть.
Можно ли смириться с мыслью, что периодически (и ты никогда не будешь знать, когда это «периодически» наступит) самый близкий человек хочет сомкнуть на твоей шее пальцы и давить так сильно и так долго, чтобы следующий вздох наверняка никогда не наступил?
И дело не столько в страхе перед болью или физическими травмами, а в той самой мысли, что все это сидит где-то внутри него даже тогда, когда он выглядит совершенно обычным: светлым, искренним, заботливым и добрым. Таким, какой он был с самого детства, не утеряв и капли даже после всех испытаний.
Сноу никогда бы не смог сломать Пита настолько, чтобы изменить его, и наверняка сам это понял, раз прибег к таким мерам. Переписать его сознание, отобрать прошлое и напичкать ложью — было единственным возможным вариантом.
И теперь эта раковая опухоль, эта бомба замедленного действия, возможно, навсегда поселившаяся в голове Пита, будет вечным напоминанием о том, что я совершенно не ценила раньше и так глупо потеряла. И что только я одна виновата во всем. А Пит всегда будет считать себя опасным, поломанным и испорченным…
— И что вы уже пробовали с доктором Аврелием или Хеймитчем? — спрашиваю, пытаясь выдернуть и себя, и Пита из явно малоприятных размышлений.
— Очень много всего, — он пожимает плечами. — Изначально мне назначали лекарства, которые не столько лечили, сколько делали овощем. Энни тоже принимала их недолго несколько лет назад, но никаких улучшений не было… Так что это скорее мера для безопасности окружающих, чем для улучшения моего состояния. Потом мы пытались выявить триггеры, — Пит встречает мой вопросительный взгляд и поясняет. — Ну как бы спусковые крючки для приступов. Но их оказалось слишком много, чтобы этого можно было просто пытаться избегать. Чаще всего мне ведь даже не нужно видеть или услышать что-то происходящее вокруг — достаточно одной маленькой мысли, за которой не успеваешь уследить, и все.
— За какой мыслью ты не успел уследить в лесу?
Пит концентрируется и прищуривает глаза, раздумывая над ответом.
— Сложно сказать. Зачастую все происходит так быстро, что я даже не понимаю. Думаю, я смотрел на ягоды, вспомнил про морник, а дальше… Дальше что-то привело меня к одному из тех искусственных воспоминаний.
«При мысли о морнике для приступа достаточно даже настоящих воспоминаний…» — думаю я, но вслух произношу только:
— Если эти способы не помогли, то какие оказались полезными?
— Вернуться домой, — сразу же отвечает он. — Задавать вопросы. Снова начать общаться с Хеймитчем и с тобой, — не могу сдержать улыбку, хоть и считаю ее неуместной. — Прекратить заниматься всем, что слишком сильно отвлекает.
— Как рисование?
— Да, — грустно отвечает Пит, вздохнув. — Я так и не научился контролировать поток мыслей, когда рисую. А еще когда злюсь. Или расстраиваюсь. Или… — он поднимает глаза, многозначительно выгнув бровь. — Ну, знаешь, увлекаюсь чем-нибудь… А точнее кем-нибудь.
— Пит, — шепчу я, отводя глаза, неожиданно застигнутая врасплох. — Не думаю, что этому можно научиться. Это же мысли, их невозможно контролировать.
— Аврелий говорит то же самое. Но если это так, — он поджимает губы и громко выдыхает. — Тогда я безнадежен.
— Ты не безнадежен, — резко отчеканиваю я, бросив на него возмущенный взгляд. — Нельзя требовать от себя невозможного, Пит.
Он отрывает взгляд от стены напротив и переводит его на мои руки, и только в тот момент я замечаю мелкую дрожь в пальцах. Приходится быстро сжать кулаки, но уже слишком поздно, и Пит с волнением на лице накрывает мою руку своей прохладной ладонью.
— Давай обсудим это завтра, хорошо? — его голос такой спокойный, а вопрос звучит скорее как просьба, так что я сдаюсь и киваю, разочарованно вздохнув.
— Останешься?
Вопрос вылетает скорее на автомате, я даже не успеваю подумать и все взвесить, но Пит отвечает также быстро, притягивая меня к себе за плечи и пытаясь найти заброшенную книжку.
— Думаю, нам теперь все равно не уснуть, так что есть шанс, что хотя бы эту историю ты дослушаешь до конца.
Хмыкаю, удобно разместившись рядом, до сих пор сжимая руки, чтобы унять дрожь, но уже начинаю чувствовать, как мелодичный голос успокаивающе заполняет все пространство.
Но все же Пит оказывается прав.
Этой ночью мы оба едва ли спим по несколько часов
