малыш…
Леша улыбается грустно, а я продолжаю смотреть в ожидании непонятно, чего.
— Но я не бессердечный, Айлин. И ты мне правда неравнодушна. Даже вопреки… — Сжимает губы. Чему? Статусу? Так и говори. Наверное, мне даже полезно с ним окончательно срастись. — Я готов поговорить с отцом, Аль. И впрячься готов.
Голос Леши звучит решительно. А я не верю. Хмурюсь. Тянусь к шее. Сжимаю ее. Переспрашиваю:
— Что?
Он улыбается. Делает шаги назад ко мне. Поддевает подбородок и придерживает. Блуждает взглядом по лицу. Хочет пробраться внутрь своим оптимизмом. Я не пускаю. Боюсь.
— Он, бесспорно, видный мужик. Умеет и договориться, и надавить. Но вряд ли всем сильно понравится, что какой-то хер со столичной горы приезжает и навязывает свои правила игры. Здесь до него играли. И после будут. И если он обижает мою малышку…
Дыхание сбивается. Глаза против воли наполняются слезами. В крови вдруг шкалит концентрация облегчения. Я… Не надеялась. По-настоящему, я не надеялась…
Леша ведет пальцем по щеке. Собирает влагу.
— Тиш… Не надо…
Просит, как будто ему неловко. Я киваю.
Уворачиваюсь от пальцев и стираю щеки самостоятельно.
— А что мне надо… Что мне надо, чтобы… Ты поговоришь с отцом? Он поговорит с Айдаром? Скажет… Скажет, что меня нельзя больше трогать?
Знаю, что нужно успокоиться. Через пелену непрекращающихся слез вижу, что Леша улыбается. Рассматривает меня. Энергетика в комнате даже пугает своей легкостью. Я забыла, как можно испытывать такие простые эмоции.
— Ну не прямо-завтра, конечно. Не гони, Аль. Мне нужно будет с ним поговорить. Всё объяснить. Быть настойчивым. Он может не сразу согласиться, но я в курсе, как на него давить. Против Буткевичей идти нельзя, малыш. Это все знают. Вплоть до Миллеров. Столичного хера тоже осадим. Но ты же понимаешь, от тебя тоже зависит многое…
— Что? Если нужно встретиться с твоим отцом и объяснить все — я могу. Я зла не желала. Старалась не делать. Я никому не вредила. Если я могу как-то отработать, отблагодарить…
— Можешь, конечно, Аль. Ты девочка умная. Понимаешь, что в таких делах нужны гарантии. Я должен знать, что завтра не побежишь назад жаловаться уже на нас. Ну и чего ради впрягаюсь тоже должен понимать.
Слезы резко сохнут. Дыхание замирает.
Я лепетала, скользя взглядом по новенькой мебели, а сейчас возвращаюсь к Леше. Насыщенная эйфорией кровь стынет в жилах. Кровоток останавливается. Артерии расширяются и лопаются. Пронзает дичайшей болью.
— Что? — переспрашиваю, Леша улыбается.
Слежу, как тянется к верхней пуговице рубашки. Расстегивает. Сглатываю.
Он делает шаг. Берется за ремень.
— Я ради тебя репутацией рискую, малыш. Хочу понимать, стоит оно того или…
Бьет по металлу пальцем. Я всё понимаю. Резко и больно.
— Можно воспользоваться уборной? — Спрашиваю, хмурясь. Леша кивает с улыбкой.
— Конечно. Воду настроишь. Полотенце бери.
Киваю. Разворачиваюсь.
Достигнув нужной двери, бью по всем включателям сразу. Под гул вытяжки захожу внутрь и щелкаю замком.
Движусь прямиком к новехонькому, блестящему фарфором унитазу. Падаю на колени. Выворачивает.
В ушах гудит. Под закрытыми веками — пряжка ремня. Узор брюк. Я подаюсь шеей вперед, но только не чтобы взять глубже, а чтобы вытошнить последний кусочек души.
Смываю. Встаю.
Споласкиваю рот, руки, лицо.
Пользуясь щедрым предложением Леши, беру одно из полотенец в шкафчике и вытираюсь.
Не пугаюсь, выйдя и застав Буткевича рядом с дверью.
Он ждет меня, прислонившись плечом к стене.
Смотрит нахмуренно. Взволновано.
Я не смотрю в ответ, чтобы снова не вытошнило.
— Спасибо за предложение, Леш. Я подумаю.
Направляюсь к входной двери. Открываю замки. Толкаю. Я хотела бы вдохнуть, но между лопатками стрелами врезается:
— Как хочешь, Аль. Я руку протянул, а ты решай. В конце концов, это не мне надо.
Глава 31
Айдар
Я ещё ни разу не спускался к ней навстречу. Во всех смыслах. Сегодня — впервые. Почему?
Хочу в глаза посмотреть раньше, чем она успеет надеть маску.
Чувствую, что мое присутствие в холле отеля скорее волнует, чем радует персонал. Но мне… Да похуй, конечно.
Мне в принципе на все происходящее вокруг нас похуй. Тошнит уже от по-раболепски лицемерного нового окружения, слишком настойчиво набивающегося в друзья. От разъебанных дорог и облущенных фасадов депрессивного облцентра. От маленького городка в пятнадцати киллометрах отсюда, в котором всем заправляет одно жадное семейство. Где всё делается через поклон и как личное одолжение Миллеров.
От себя, кстати, тоже тошнит.
Раньше сказал бы: особенно, конечно, от себя. Сегодня — от нас. Оказывается, мы с ней пиздец похожи. Достойны друг друга. Но я — все же чуть страшнее, а она снова меня неправильно оценила.
Невпопад вспоминаю, как сильно злился, узнав, что за дыру то ли она, то ли Наум ей выбрал для жизни. Где должен был вырасти мой ребенок, даже не зная, что он — не полусирота.
Тогда я в принципе состоял из чистой злости. Выяснилось, необходимость что-то чувствовать к ней все эти годы таилась, копилась. Ну и вылилась.
Я, скорее всего, даже ждал момента, когда можно будет.
Обрел цель, отложившую любые, самые срочные, дела.
Нашел. Приехал. Чертей с собой привез.
Вот теперь искренне уничтожить хотел. Иск-рен-не.
Особенно хуево становилось, когда думал, сколько с дочкой упустил. Это не вернуть уже. И отцом, который был с ней всегда, мне для Сафие не стать.
Просто мужик какой-то…
«Айдарр-р-р-р», а не бабасы.
Как Айлин сказала в парке: «сегодня даришь подарки — в фаворе, завтра…». Сука. Ну и за что ты так со мной, а?
Видел в ней предательницу. Змею. Не справлялся. Да и не пытался. Хотел мстить. Тоже забрать. Потом понял — пизжу себе же. Я большего хочу. Её хочу. На своих условиях, чтобы сохранить видимость принципиальности.
Снова принцем для нее не буду. Но в ней нуждаюсь до судорог в сведенных от напряжения мышцах. До яростных прострелов в пах. До пульсаций там, где все выжжено. Или она права и не всё?
Теперь-то ясно: права. Не добила тогда. Оставила что-то. Но дожжет, я уже понял. Спасибо, ханым. Живым от тебя не уйду. Но и ты от меня тоже, поверь.
Я года три думал, что слез со своей чувственной иглы. Попустило. Заново привык жить гладенько, как до нее. Вспомнил, что умею все контролировать. И чувства тоже. Готов был стать хладнокровным обвинителем. Прокурором. Только не тем, который находится в поисках истины, а значит и справедливости, а тем, у которого одна цель — наказать.
Но это все в моей охуительно
