заставе, горело, курилось дымом, только флаг красный на шесте целехонек. Ни воды, ни харчей, а пройти фашист не может. Поднимется в атаку — и наши встают навстречу, точно из-под земли, и рукопашная… Четырнадцать атак только за первые сутки, а дальше и счет потерялся. И все на наших глазах. Мы-то на горе, все как на ладошке видать. Днем хода к ним не было — немец всю местность простреливал. Ночью, бывало, хлебушек, молоко доставишь, поможешь схоронить убитых. Раненые не уходили. Я точно вам говорю. Один с перебитыми ногами, Бузыцков фамилия, пулеметчик, ни в какую не соглашался, в беспамятстве вынесли… Крепко бились пограничники, где только сила бралась. Поглядишь на них — черные, израненные; а как в рукопашную поднимались, фашист не выдерживал, бежал.
Ждешь, бывало, рассвета, душа тревогой надрывается, а как увидишь флаг красный над рощицей, и на душе сразу полегчает: держится наша крепость, стоит, родимая! Фашисты флаг этот и огнем сжигали, и пулями дырявили, и снарядами срезали, только наутро он снова на месте, пылает на солнышке, ровно капля крови. Вот я и понял тогда, что крепко ошибался насчет названия. Крепость — это не окопы, не толстые стены, не колючая проволока. Люди — крепость, их душа, а каждый пограничник — камень в той крепости, и пока хоть один живой, не гулять фашисту по нашей земле…
Дед с достоинством огладил усы загрубелыми, до коричневы прокуренными пальцами и продолжил свой неторопливый рассказ:
— Потом они взорвали мосты — и деревянный, и железнодорожный с фермой — и отошли к селу. Приказ им такой вышел от самого Буденного. Осталось их шестнадцать или семнадцать душ — запамятовал, прости господи, — а было больше шести десятков. Конечно, противник тоже большие потери имел, сказывают, больше полка, но только наших людей ведь не вернешь. А какие были хлопцы! Теперь нашу «Береговую крепость» называют еще заставой Трех Героев Советского Союза. Значится, именем Бузыцкова, Константинова и Михалькова. Им действительно такое звание вышло еще тогда, в сорок первом. Может, конечно, эти отличились особо, но, на мою мерку, они все там были героями. Все до единого…
Дед на минуту замолчал, и глаза его быстро повлажнели. Стариковская слеза — непрошеная, скорая.
— Кто в живых остался, приезжают к нам, гостюют, — справившись с волнением, тише прежнего продолжал Таукчи. — Тужлов Василий Михайлович, к примеру, бывший начальник заставы, — из Москвы, Бузыцков — из Одессы, Константинов… А вот сынок Михалькова, Анатолий Васильевич, тут у нас служит. Заместитель по политической части. Обходительный такой, культурный молодой человек. И на отца похож. Ох, как похож! Да вы сами увидите…
Дед Таукчи оказался прав.
Перед строем пограничников стоял молодой, щеголевато подтянутый лейтенант, в котором угадывалось поразительное сходство с Михальковым-старшим, фотографию которого я видел в отряде, в комнате боевой славы части.
Боевой расчет на заставе подходил к концу. Михальков-младший объявил состав нарядов на предстоящие сутки и порядок их выхода на границу, потом наметил хозяйственные работы и со знанием дела, быстро разрешил прочие вопросы. Он впервые подменял убывшего в отряд начальника и самостоятельно командовал заставой. Не знаю, может, это свойство сегодняшней молодежи, но в поведении лейтенанта я не заметил и тени робости. Он держался уверенно и с достоинством.
В канцелярии, предваряя мои расспросы, Анатолий Михальков достал из ящика стола и положил передо мной пухлую папку с надписью «Береговая крепость».
— Здесь собраны письма, воспоминания оставшихся в живых, газетные вырезки, схемы, в общем, все о первых днях войны. Все как было…
Вошел дежурный и доложил о готовности наряда — начались новые пограничные сутки. Лейтенант извинился и вышел. Через минуту рядом, за стеной, в дежурке, я услышал его звонкий командирский тенорок и первые слова боевой задачи:
— Приказываю вам выступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик…
Я придвинул к себе папку и открыл первую страницу…
НОВЫЙ РУБЕЖ
Жарким июльским утром, утомленные нелегкой дорогой, обгоняя румынские воинские части и беженцев, они перевалили через Стояновский кряж и вышли наконец на берег реки. До закрытия границы оставалось всего три часа.
С севера на юг перед ними простирались обширные плавни с островками лозняка и терновника, и по ним, подобно ужу, извиваясь и шурша перекатами, петлял Прут. Два моста кроили реку: железнодорожный и гужевой, деревянный. А с противоположного крутого берега слепо таращился глазницами окон румынский город Фельчин.
Начальник заставы лейтенант Тужлов еще раз сверил карту с местностью. Сомнений не было.
— Ну вот, это и есть наша новая граница, — сказал он и оглядел притихших своих хлопцев.
— А где будет застава? — спросил рослый красавец Костя Шеин.
— Застава? — Тужлов осмотрелся. — Заставу мы построим вот здесь. — Его рука указала на небольшую поляну в двух-трех десятках метров от деревянного моста, по которому еще тянулись уходящие за Прут жидкие цепочки беженцев. — И назовем мы ее, — продолжал лейтенант, — «Береговая крепость».
Год без малого прошел с того дня, как «Береговая крепость» утвердилась на прутском берегу. Трудным и беспокойным был этот год у пограничников. Строились, обживались на новом месте, не раз с оружием в руках отстаивали новую границу. Боярская Румыния, вынужденная убраться из Бессарабии и Западной Буковины, не отказалась от мысли вновь посягнуть на эти земли, но уже в союзе с гитлеровской Германией. Враг забрасывал через границу свою агентуру, искал лазейки, прощупывал нашу готовность исподволь и шел на открытые провокации…
В первые часы нового, 1941 года на правом фланге, в районе рощи «Зеленая», трое румынских граничар под прикрытием своего пикета перешли по льду границу и срубили на нашей стороне несколько кустов вербы. Наш наряд, прибывший на место происшествия, подвергся грубому шантажу и угрозам: граничары целились в наших из винтовок, бряцали затворами, кто-то даже крикнул на русском языке:
— Мы вас всех перебьем, а заставу сожжем!
Старшему наряда сержанту Михалькову, человеку по натуре решительному и смелому, стоило немалых усилий сдержать себя, чтобы не дать противнику решительного отпора. Но приказ есть приказ: не дать себя спровоцировать, и точка. А там хоть локти себе кусай, только перетерпи и не дрогни. Больше часа простоял Михальков с Вороной и Уткиным под дулами вражеских винтовок. На заставу вернулся мрачный и злой, говорить ни с кем не хотелось.
— Что, Вася, испортили тебе новогоднее настроение? — пытался расшевелить друга Иван Бузыцков, командир пулеметного отделения.
— Какое там настроение! — буркнул тот. — Быть безобидной мишенью приятного мало…
На заставе горячо обсуждали случившееся. Было ясно, враг не ограничится угрозами и постарается повторить свою провокацию. Решали, что делать. Это происшествие бросало тень на «Береговую крепость». Такого
