тобой и мной?
Тысячу лет знает поэт:
Любовь — это боль.
Зал взорвался, подхватил:
Между тобой и мной.
Любовь это боль!
Любовь — это боль!
Как он смог? Он же просто вытащил эту песню у нее из головы! Это она, Анька, сочинила про любовь-боль, а он почему-то спел. Какой еще нужен был знак? Какой перекресток судьбы?
На том концерте она пробралась под самую сцену, и, когда музыка кончилась, так и осталась стоять, уставившись вверх. Девчонки кругом прыгали и визжали, высоко поднимали мобильные телефоны. А она застыла среди прыгающей толпы и просто смотрела. Мальчик в красной майке, с гитарой и глазами, в которых вспыхивали серебряные звезды, вдруг присел, наклонился к краю сцены и спросил:
— Нравится?
Анька не смогла ответить, только кивнула. Звезды срывались и падали, разрезая сердце, серебряные звезды с острыми ледяными лучами.
Он белозубо улыбнулся, выпрямился, крикнул в микрофон что-то веселое (она не разобрала) и затянул совсем дурацкую песню, которую, похоже, обожала вся вторая школа:
Ты,
Ты приходи ко мне сюды,
Кады,
Кады уснули медведы…
Хоть и симпатичной была эта сага о медведях, но не могла она после той песни ничего слушать. Так и вышла из зала, словно лунатик. Ей казалось, что песня залила ее по горло, как Ладога по весне, вся в звенящих осколках шуги, в колючих прозрачных льдинках.
Тогда она первый раз подкараулила его после концерта и, прячась за кустами шиповника, проводила до самого дома. Жил он в обычной хрущевке, и район был по соседству (хотя в маленьком городе все по соседству). Через месяц она знала о Женьке Левине по кличке Лев все. Точнее — самое главное.
Что она его любит.
И была ее любовь, как голос и молчание, поезд в ночи, божья коровка на ладони, снежное поле с бегущей собакой, глаза и губы, нежность и печаль. Любовь совсем маленькая, потому что вмещается в одного человечка, но безграничная, потому что человек сам становится целым миром. И смысл этого мира, солнце этого мира — любовь. А для чего же еще жить?
Вот тогда она и решила, что исполнит его мечту, увезет его на Серебряный остров, затерянный и ладожских шхерах.
***
Захар вообще-то не дружил с девчонками. Ну кто они, девчонки? Бестолковые создания, никакой пользы. Взять хотя бы Яблочкину… О, про Яблочкину он мог бы написать трехтомный роман под названием: «Как дружить с соседкой, при этом не убить ее сразу и самому остаться в живых». Такая у них была атомная дружба, иногда переходящая в термоядерную, что цивилизации впору было бы опасаться скорого Армагеддона.
Но, хотя Яблочкина вся состояла из недостатков, тараканов и взбрыкиваний, дружить с ней было необыкновенно легко.
Зато остальные! Мученье, просто мученье. Не умел он с ними. Всего несколько лет назад они все вперемешку, пацаны и девчонки, с воплями носились по двору: в салки, в лапту, в выбивалу — и свирепо орали друг на друга, не разбирая, так сказать, где сильный, а где слабый пол. И в лес вместе ходили, и на дальнее озеро купаться, и даже курили иногда за гаражами, одинаково кашляя от дыма. А теперь идешь домой — сидят на лавочке. Подойдешь — хихикают. Посмотришь — отворачиваются, шепчутся, заразы, демонстративно. Понятное дело о ком. Развернешься уходить — хихикают вслед, а у него футболка липнет к мокрой спине. Челочки, ноготки в цветочках, пирсинг в пупке… браслетики, секретики, вечное шушуканье, а потом искоса — зырк! И снова хихикать. А запросто кивнуть, поздороваться — мол, привет, Захар, как дела? — да вы что, уж лучше падение тунгусского метеорита пережить, непосредственно в голову, чем такой позор. Одна Анька среди девчонок была свой человек. Такую и подушкой треснешь без душевных мук, и купаться позовешь без миллиона терзаний.
Шагал Захар рядом с Яной, косился в ее сторону — и опасался. Девчонка, да еще и красивая. Мало ли что у нее на уме? То, глядишь, тихоня — а то вдруг на сосну полезет, шишки начнет зубами отрывать. Вместе с ветками. Или, как эта, вторая, начнет канючить: «Неси меня на руках, да смотри, не останавливайся…»
До сих пор Яна, правда, вела себя прилично, по сравнению с остальной безумной компанией. Он-то, глядючи на них, окончательно убедился, что некоторые люди не от обезьяны произошли, а прямиком от капусты. До сих пор вместо головы — кочан. А некоторые, избранные, — прямиком от полена, минуя культурную обработку рубанком. От рубанка хоть три извилины остается, как у Яблочкиной. А большинство деревянных товарищей думать умеют только корнями. И руки у них тоже обычно прямо из корней растут.
Яна легко шагала рядом, посматривала направо-налево, на жизнь не жаловалась. Один раз остановилась, заметив синюю стрекозку-стрелку на камышинке. Поулыбалась, дальше пошла.
— Эй, ты не устала? — спросил Захар. Сам не понял, зачем спросил. Вот у Аллочки он бы такого ни за что не спросил, даже если б тащил ее за ногу третий километр волоком по колючей проволоке.
— Нет, — ответила Яна и опять замолчала. Хихикнула бы, что ли, для приличия.
— Уже скоро, — занервничал Захар, — не мог же он на другой конец острова уйти. Сейчас гряду обогнем, оттуда берег далеко виден. Или, хочешь, я ему звякну, а он пусть сам, рысью? Вдруг тебе тяжело?
Пока Яна была вместе с остальными, казалась совершенно нормальной. А тут вдруг нахлынули подозрения. Вернее, он совсем не знал, что же с ней делать, о чем говорить, как себя держать, чем ее развлекать. И оттого попросту трусил. Заранее.
— Мне не тяжело. Мне нравится гулять, — успокоила красавица.
Захар почувствовал, что спина, вместо того чтобы промокнуть, зловеще похолодела.
Прошагали еще с десяток молчаливых мрачных минут. Яна не вздыхала, не хромала, не взбиралась на сосны, не сюсюкала, не требовала объяснений, не спрашивала: «Куда мы идем?», «А скоро мы придем?», «А нам точно туда?», «А ты какие сериалы больше любишь?»
Яну не надо было спасать, ругать, читать нотации и носить на руках. Стукнуть ее сразу по голове подушкой рука не поднималась. Захар нервничал ужасно.
И тут она остановилась. Он тоже. В голове творился полный винегрет, приправленный манной кашей. Так, наверно, чувствует себя подводная лодка в степях Украины, столкнувшись в неравном воздушном бою с клином марсианских тарелок.
Она остановилась и полезла в рюкзачок.
— Яблочко хочешь? — достала два красных
