59
Перебежчики
Пауль не мог помочь сестрам во время судебного разбирательства по делу о подделке паспортов в апреле 1939 года, и Гермина негодовала, что его нет рядом, когда он нужен больше всего. «Нашей семье не хватает главы, — жаловалась она Людвигу. — Макс стар и, к несчастью, очень болен; Пауль не справится… Что толку, что Гретль великодушна и пытается приглядеть за всеми; проблемы невозможно разрешить»[445].
В Нью-Йорке иммиграционные службы задержали Пауля на двадцать четыре часа, его прямо классифицировали как «немецкого еврея» и выразили подозрения по поводу нарушений в его паспорте. Когда его наконец отпустили, он забронировал номер в отеле Webster на Западной 45-й улице. Там он просиживал целые часы, постукивая пальцами по столу и читая самому себе письма Тацита и Цицерона на латыни. Школа Дэвида Маннеса была невелика и не могла предложить ему кабинет для преподавания, и некоторое время он давал фортепианные уроки в баре отеля. Жизнь в мегаполисе поразила его. Еще его раздражала постоянная бомбардировка требованиями, касающимися его иммиграционного статуса. «Везде приходится идти против обстоятельств, и можно только надеяться успешно их преодолеть»[446], — писал он старому другу Людвига доктору Гензелю в Вену.
Двадцатишестилетний племянник Пауля Джи Стонборо пригласил его на ланч в свой вашингтонский клуб, Metropolitan, чтобы познакомить с Джерардом Д. Рейли, начальником визового отдела, и с Джеймсом Хоутелингом, Уполномоченным по иммиграции и натурализации. После обеда эти влиятельные люди сделали несколько звонков, и гостевую визу Пауля временно продлили. Потом Джи всегда негодовал из-за того, что дядя не очень-то благодарил за это.
Вернувшись в Нью-Йорк, Пауль, слишком непрактичный, чтобы жить самостоятельно, дал объявление, что ищет двуязычного секретаря и личного помощника. Когда Мариан Ярош Блюмен пришла на собеседование, печальный Пауль сидел в пижаме, завернувшись в белую простыню. Он выставил свои костюмы и рубашки за дверь, ожидая, что персонал отеля их постирает, погладит и вернет на следующее утро. Однако все украли. Фрау Блюмен посоветовала купить новую одежду в городе — эта мысль не приходила ему в голову, — и когда она вернулась из магазинов с новым гардеробом, Пауль обрадовался и дал ей работу. Еврейская беженка из Вены, фрау Блюмен прибыла в Нью-Йорк в сентябре 1938 года со своим мужем Эрвином. Ей было сорок шесть лет. Она родилась в Праге, а ее предки были из Венгрии, но она прекрасно говорила и печатала на английском и немецком языках. Как только они с мужем приехали в Америку, муж бежал в Питтсбург, оставив ее в трудной финансовой ситуации. При первой же возможности Пауль снял две смежные квартиры на 19 этаже Masters Building на Риверсайд-драйв — одну себе, одну ей — и там они оба жили следующие шестнадцать лет, до ее смерти, и каждый из них зависел от другого. Когда она умерла, Пауль был растерян. «Как я без нее?» — спросил он друга. «Что ж, всегда можно нанять другого помощника». «Да, да, но что я буду делать завтра?»[447]
А там, в Вене, в апреле 1939 года Гретль и Гермина переживали по поводу новой угрозы судебного процесса по делу о подделке паспортов. У Гретль оставались еще несколько высокопоставленных друзей, но в нацистской иерархии ее положение день ото дня становилось все более сомнительным. Ее арестовали за подделку паспортов, а теперь во время обыска в доме на Кундмангассе обнаружили, что она не заявила о некоторых сокровищах в перечне своего имущества. Власти конфисковали коллекцию оригиналов рукописей Брамса, Бетховена, Моцарта, Шуберта, Вагнера и Брукнера. В июле она дала слово Артуру Зейсс-Инкварту, что брат вернется в Вену из недолгой поездки в Англию, но когда Пауль бежал в Швейцарию, это скомпрометировало ее в глазах наместника (Reichssta tth a lter).
Гретль решительно осудила побег Пауля из страны, обвинила его в бесчестном поведении. Ничто не могло задеть брата сильнее, чем обвинение в бесчестье. Беспокоясь, что о подробностях их ссоры позже узнают дети, Пауль заказал независимый отчет о разрыве отношений с Гретль, поручив адвокату вручить каждому наследнику копию после его смерти. В этом отчете, основанном на письмах и документах из архивов поверенных Уочтела, Манхейма и Гроуфа, прежде всего говорится:
Этот отчет профессор Витгенштейн не увидит. Он специально просил не показывать ему ни малейшей части, поскольку желает, чтобы к отчету отнеслись как к объективному историческому документу, а не как к извинению. Он настаивает на том, чтобы составитель придерживался единственного обязательства — писать абсолютную правду[448].
По поводу отношений Гретль с Артуром Зейсс-Инквартом в отчете говорится:
Миссис Стонборо, по всей видимости, в 1938 и 1939 годах считала, что существует некое обязательство чести перед нацистами, что с нацистами можно вести дела, руководствуясь честью. Если отнестись к ней милосердно, то лучшее, что мы можем о ней сказать: она была очень глупой женщиной[449].
Чем закончится первый суд по подделке паспортов, было известно заранее. Насколько точно — неизвестно, но сейчас кажется, что Гретль и Гермина отклонили предложение об отсрочке, когда их адвокат-еврей не был допущен, поскольку были уверены, что уже «обо всем договорились»[450], и что они с самого начала знали, что судья Штандхартингер готов их отпустить. Однако ситуация с апелляцией была, вероятно, гораздо сложнее. На этот раз они боялись, что ими займутся вышестоящие власти в Берлине, должностные лица вне их сферы влияния, которые на них «не посмотрят как на именитых леди Стоборо и Витгенштейн, доверившихся мошенникам, а увидят скорее двух старых евреек, подделывающих паспорта». И снова пришли на помощь связи Гретль. Гермина рассказывала: «Гретль и ее хорошие друзья смогли предотвратить новые судебные разбирательства. Нашли подходящего человека, который должен был изменить отношение государственного прокурора, и ему удалось это сделать. Апелляцию отклонили, и мы вздохнули с облегчением»[451].
Этим «подходящим человеком» был, вероятно, Альфред Индра, адвокат и венский закулисный манипулятор, который представлял Арвида Шёгрена, зятя Хелены, на первом суде. Вскоре после этого его попросили представлять Гретль в многочисленных баталиях с властями, касающихся ее собственности. Джи описал его так: «джентльмен, он в очень хороших отношениях с тысячами людей. Посредник»[452]. Индра, чьи отец и дядя были высокопоставленными людьми, государственными министрами, в нацистское время являлся одним из трех адвокатов, выступавших на стороне и нацистских властей, и состоятельных евреев, которым угрожала конфискация собственности. В тоталитарном государстве, таком как гитлеровская Германия, нанимать адвоката, чтобы сражаться с правительством, было несерьезно. Истцу, желавшему вынести свое дело на судебное рассмотрение, власти предлагали на выбор трех утвержденных адвокатов. Ими были Ганс Франк, Эрих Цайнер и Альфред Индра. Разумеется, если кто-то чересчур блестяще защищал права своего клиента, то его могли снять с поста. Самым известным клиентом Индры был Зигмунд Фрейд (в 1938 году). После войны он представлял в суде наследников Фрейда, пытавшихся вернуть что-либо из конфискованной недвижимости психоаналитика, но все его архивы (как он утверждал в 1961 году) были разграблены, сначала СС, а потом русскими.
