глазами по комнате. Присев, начала шарить руками по полу. Осколки битой посуды резали ладони, но Нина не замечала этого. Наконец она нашла то, что ей было нужно. Пакетик с оставшимся внутри героином, который она пробовала прошлым днем на пару с Токарем, лежал рядом с диваном, у изголовья.
– Только не закрывай глаза, – бормотала она, высыпая трясущейся рукой содержимое пакетика на ладонь, – я сейчас. Это должно помочь, должно помочь.
– Вот, – Нина приложила ладонь к лицу Токаря.
Он втянул белую пыль переломанным носом. Нина откинула его голову и всыпала в рот остатки героина. Кровь смешалась с наркотиком. Вязкая, горькая каша комом застряла в горле. Токарь попытался ее сплюнуть, но девушка зажала ему рот.
– Нет-нет, глотай. Это немного оживит тебя.
– Пить, – прохрипел Токарь.
– Сначала проглоти, прошу тебя.
«Такое количество прикончит меня», – с радостью подумал Токарь и перестал противиться. Накопив побольше слюны и крови, он протолкнул по горлу мерзкую кашу.
– Теперь дай мне попить.
– Конечно.
Девушка бросилась к столу, схватила бутылку коньяка.
Сделав пару глотков, Токарь облизал расхлестанные губы и посмотрел на Нину.
– Чего тебе еще нужно? – спросил он. – Дай мне спокойно сдохнуть. Ты добилась своего.
Нина вытерла пот со лба, перевела дыхание, глотнула из бутылки коньяк и, успокоившись, нежно улыбнулась.
– Еще нет, милый.
Глава 4
Я выхожу на улицу и вдыхаю полной грудью свежий утренний воздух, еще не успевший пропитаться тошнотворным запахом баланды.
Перекличка уже началась. Заключенные построились в колонны по десять человек. Дежурный выкрикивает фамилии, и из черной массы лениво и сонно звучат: «Палыч», «Игрч», «Алесанр», «Федрч»… Неизменно синкопа; никогда фамилия и имя; всегда что-нибудь одно. Своеобразная претензия на достоинство – «Довольствуйся и этим, гражданин начальничек».
Я всматриваюсь в толпу. Глазами перебегаю с одного серого лица на другое. Я ищу его.
Вот он. Шестой в первой шеренге. Иду к нему. Дежурный инспектор обращает на меня внимание. Он что-то кричит мне. Вероятно, приказывает встать в строй. Но я не слышу: звон в ушах заглушает его ор. Никаких усиливающих драматизм дешевых фразочек: звон в ушах – как следствие подскочившего давления и выброса адреналина.
Я прохожу вдоль строя и останавливаюсь рядом с ним.
Шиломбрит не видит меня. Развернувшись вполоборота, он весело переговаривается с кем-то из второго ряда.
Я жду, чтобы он повернулся ко мне лицом.
«Опа! – удивленно восклицает Шиломбрит, заметив меня, – чего тебе, сладенькая?»
Не отвечая, я продолжаю смотреть ему в лицо. Я стою, держа спину ровно. В моих глазах спокойная решимость. Полуживотные вроде меня никогда не смеют так смотреть на своих хозяев. Это происходит крайне редко. Но если такое случается, если шлюха встречает гнев господина ледяным взглядом, значит, сейчас случится что-то, чего уже нельзя будет исправить. Здесь об этом все знают. Просто не помнят.
Улыбка медленно сходит с лица Шиломбрита.
«Хули ты вылупился, пи…» – шипит он злобно и осекается. Я испытываю наслаждение от ужаса, исказившего его уродливое лицо: он увидел. Пластиковую прозрачную баночку, заполненную мочой, – он ее увидел. Пока я шел, я прятал ее от посторонних глаз, зажав в ладони и прижав к бедру. Теперь же разворачиваю ладонь таким образом, чтобы Шиломбрит смог как следует разглядеть баночку.
И прежде чем он успевает полностью осознать, что сейчас случится, я выплескиваю мочу в его уродливое рыло…
* * *
Вся соль в том, что должные носить символический характер запреты трактуются здесь до примитивности буквально. Статус раба подчеркивается множеством табу социально-бытового характера…
Эка меня понесло, кхе-кхе, тьфу…
Непонятно?
Тогда так.
Ты попадаешь сюда, и оказывается, что жил ты, приятель, все это время неправильно. Плохо жил, не по-людски. Целовал тех, кого целовать нельзя; спал с теми, с кем нельзя; ел, пил, дружил с теми, с кем нельзя. Куда ни плюнь – одно сплошное гадство и блядство в твоей жизни. Такому, как ты, не место среди людей. И вот ты раб…
А дальше самое забавное.
Все как в Германии тридцатых годов или в Нью-Йорке того же времени: «Места для ниггеров расположены в конце салона», «Вход с собаками и евреям запрещен», «Открыта вакансия бухгалтера. Ниггерам не беспокоить» и так далее. Банальщина. Ничего оригинального… Кроме одного – небольшой модернизации.
Мои любимые эпигоны, взяв все «лучшее» от предшественников, пошли еще дальше, смешав фашистскую идеологию классового деления и средневековое мракобесие. Условность, разделяющая людей на «правильных пацанов» и «по жизни обиженных», превратилась в заразу. Вирус. Реально существующий в физическом мире.
Ариец не станет отребьем, если возьмет у еврея сигарету; белый человек не почернеет, попив воды после чернокожего.
Но!
«Правильный пацан» в одночасье превратится в раба – сиречь в пидораса, петуха, а там, глядишь, и шлюхой станет – поздоровайся он со мной за руку, не говоря уже о том, чтобы выпить из моей кружки.
Понятно, что доведя ситуацию до такого абсурда, люди создали все условия для своего вымирания как класса. Даже чума не передается с такой легкостью, с какой разносится «вирус недочеловека».
Поэтому нужно было придумать антидот, вакцину, противоядие.
И придумали.
Невозможно всю жизнь (даже на воле!) ходить со своей кружкой в кармане. И невозможно каждого петуха вычислить с первого взгляда. Бывает, с виду вроде достойный пацан, а копнешь чуть глубже – «конверты клеит». А ты уже после него сигаретку докурил. На воле и того сложнее. Угроза таится на каждом шагу. Проклятое либеральное общество предоставляет всем любителям заглатывать равные права с нормальными людьми. Ты заказываешь обед в кафе, и откуда знать, что из этой же самой тарелки час назад не жрал какой-нибудь пидорас?
Как быть?
А очень просто.
Волшебное заклинание: По незнанке не канает.
Не предупрежден – значит вооружен.
Жаль, этого не знали польские евреи, когда их гнали в крематории. Выкрикнул бы кто из них что-то вроде «я в домике», глядишь, и не стали бы сжигать.
М-да… Когда видишь, как от многолетнего унизительного рабства, от избиений, от изнасилований, от издевательств спасает детская поговорка, начинаешь задумываться о реальности всего происходящего вокруг.
И тем не менее это так. По незнанке не канает – оберег, благодаря которому еще не весь мир превратился в рабов и шлюх.
Только, согласитесь, вряд ли эта поговорка сможет защитить, если какому-то придурку вздумается вылить вам на голову баночку мочи. Какая уж тут незнанка? Моча – она и есть моча.
Стерев условность рабской «заразы», приравняв нашу слюну к укусу зомби, «здоровые» люди сильно подставились. Можно всю жизнь соблюдать «закон», «стремиться к
