глубоко вздохнул. Остатки жизни ещё теплились, и рассудок пока мог мыслить здраво, но он знал – безумие не за горами. Третий день одиночества подходил к концу. Уголок губы подёрнулся в улыбке. Бог любит Троицу? Достаточно символично: семья, друг и любимая. По дню на каждого потерянного человека в этой чёртовой грёбаной жизни. Странно, что не шесть… Шестёрка подошла бы больше, потому что чувства, ощущения и мысли, разрывавшие душу, были похожи на Ад, но никак не на Райские Кущи с трубящими купидонами. Хотя тут и Адом не пахло…
Александр снова поёжился от холода и закрыл глаза. В конце концов, все здравые решения должны приниматься холодным разумом.
– Холодный разум и окоченевшая тушка – это разные вещи, товарищ сержант.
– Значит, подохну задумчивым. Пусть считают, что я был философом.
Едва слова сорвались с языка, как Александр широко распахнул глаза.
– Я бы сказал сделать лицо попроще, но, боюсь, эффект окажется обратным.
Резко сев, Шторм увидел рядом с собой ефрейтора. Весёлый, с озорными горящими глазами и широкой ребячьей улыбкой на лице, он сидел на краю причала, свесив ноги к воде. На нём была армейская форма цвета хаки, тельняшка и голубой берет…
– Знаешь, если бы я был тобой, я бы уже рехнулся, честно, – улыбнулся Кирилл. – Не, не потому что ты такой бедный и несчастный – хотя потрепало тебя изрядно, чего уж там, – а потому, какой бардак творится в твоей башке, сержант.
Александр растерянно нахмурился, желая что-то сказать в ответ, но слов не было. Мысль не получила звуковую оболочку: слова застряли внутри.
– У тебя даже в Аду будет холодно, ты верно подметил, – покачал головой ефрейтор, по-прежнему улыбаясь, как мальчишка. – Знаешь почему? Потому что черти не только ноги, но и голову сломят о те баррикады, что ты нагородил. С одной стороны – хорошо, до дров им не добраться, но с другой – если доберутся, то будет знатно полыхать.
Шторм попытался улыбнуться, но эмоция далась с трудом. Всё внимание сосредоточилось на друге, чья смерть незримой чёрной меткой была выжжена в груди.
– «Мисс Зубрилка» дала тебе дельный совет, – кивнул Кирилл. – Лекция была что надо! Хотя я бы ещё подзатыльник отвесил в конце. – Он лукаво стрельнул бровями. – Эффектно бы смотрелось, согласись? Она хорошо сказала: найди, ради чего жить. Тут, конечно, наша умняшка поскромничала, что ни говори. Правильнее звучало бы «найди, ради кого жить». – Лицо ефрейтора вдруг стало серьёзным. – Каждому отписан свой срок, товарищ сержант. Ты либо проживёшь его полной жизнью, либо, став шизофреником, будешь страдать. Решать тебе.
Они не отрываясь смотрели друг на друга.
– Два пути и одна жизнь. Ты понимаешь это, но не хочешь принять. – Кирилл улыбнулся краешком губы. – А принять придётся. Смотри…
Он протянул ему руку, зажатую в кулак. Секунда – и на раскрытой ладони Александр увидел ампулу «Промедола».
– Зачем? – словно угадав его вопрос, спросил ефрейтор. – Ты знаешь. Я просил отдать её тебе.
Шторм взял ампулу, удивляясь, насколько легко далось движение.
– На войне без него никак, – задумчиво говорил Кирилл, глядя на обезболивающее в руке друга. – Оно помогает выжить. Блокирует боль, освобождая инстинкт выживания. Благодаря ему ты остался в живых и спас её, как она спасла и продолжает спасать тебя.
Ефрейтор замолчал, грустно посмотрев на тёмное озеро. Полная луна отражалась на идеально гладкой поверхности водоёма, рисуя ровную дорожку из света, уходящую в бесконечную даль.
– На гражданке же без боли никак, – печальные глаза Кирилла вернулись к Александру. – Парадокс, мать его налево… – Губ коснулась ребяческая улыбка. – Но её наличие доказывает одну простую истину: ты ещё жив. Когда тебе больно, это сигнал, что что-то идёт не так. Боль учит нас осторожности, она делает нас мудрее, ибо боль – это опыт.
Между друзьями снова образовалась абсолютная тишина. Шторм посмотрел на ампулу в своей руке, а затем на сидевшего рядом Кирилла. Спокойствие и безмятежность его лица умиротворяли. Карие глаза были полны печали. Ни капли злости или ненависти к тому, кто так бесцеремонно распорядился его жизнью.
Александр перевёл взгляд на серебристую лунную дорожку на воде и, глубоко вздохнув, закрыл глаза. В словах ефрейтора был смысл. Много смысла и мудрости, которой так не хватало ему самому.
– Два пути и одна жизнь – решать тебе… – раздалось эхом в голове.
Шторм сделал ещё один глубокий вдох и с силой сжал ампулу в ладони, тут же зашипев от жгучей боли. Он распахнул глаза и увидел, что сидит всё там же на мостике у озера рядом с коттеджем, а в руке зажато лезвие ножа. Разжав пальцы, Александр отбросил его от себя и посмотрел на кровоточившую рану. Когда он успел порезаться? И где… ефрейтор?
Но сколько бы ни вертелся по сторонам, пытаясь увидеть знакомый силуэт, всё было тщетно: кроме него, поблизости никого не было. Растерянно Шторм снова посмотрел на окровавленную руку. Что произошло? Он не помнил, когда успел нанести порез. В памяти отчётливо вырисовывалась ампула с обезболивающим. Не нож. А может, это всё тот же сон? Только декорации другие?
Александр сжал ладонь в кулак, ощутив, как кровь потекла по кисти к локтю. Больно… Жгучая боль увеличивалась с каждой секундой, стоило только приложить чуть больше сил.
– Боль доказывает простую истину: ты ещё жив.
Он что-то хотел этим сказать… Воспалённое сознание пыталось вспомнить каждую деталь, которую так отчётливо видел во сне. Или всё же наяву?.. Шторм посмотрел на окровавленный кулак. Когда разжал его, глаза окинули взглядом ладонь: рана выглядела вполне реальной. И болела тоже по-настоящему.
– Два пути и одна жизнь – решать тебе.
– Найди ради чего жить, в противном случае состояние превратится в диагноз…
Их слова звучали одинаково. Они оба говорили об одном и том же. Или нет?.. Ефрейтор процитировал слова Кати, добавив то, о чём не раз думал сам. Так что это? Видение? Сон? Или первый признак сумасшествия?
– Чёрт! – зашипел, словно змея, Александр, глядя на руку, по которой всё также алой струёй текла кровь.
*****
Дождаться утра оказалось нереально сложно. Сверхзадача – она только так могла охарактеризовать то состояние, в котором находилась. После разговора с родителями появилась лишь одна цель: найти Александра. Во что бы то
