заверить, что я ей об этом не говорил, – ответил он.
– Это не одно и то же. Она знала?
Он тяжело вздохнул и вдруг выпалил:
– Вы ничего не докажете. Ни один судья в этом городе не станет вас слушать.
– Возможно, – сказал я, – но Амал’отала нас выслушает.
Я блефовал, понимая, что Амал’отала отнесется к моей истории, в которой было полно дыр, не лучше, чем судьи. Но мер Олора только что подтвердил мою правоту. Невиновный не стал бы говорить: «Вы ничего не докажете». Он сказал бы: «Я ее не убивал».
Пока мы разговаривали, мер Олора закончил переодеваться и стоял в брюках и рубашке, застегивая жилет. Он не стал обуваться, и мы с Пел-Тенхиором были застигнуты врасплох, когда он пробормотал:
– Прошу меня извинить.
И бросился к задней двери.
Оправившись от изумления, мы помчались за ним. Пел-Тенхиор крикнул:
– Я не знаю, куда он бежит. Выхода на улицу там нет, да ему и не захочется пробираться через толпу разъяренных зрителей.
Однако у мера Олоры, очевидно, были другие планы, и мы не смогли его поймать. Он ни разу не остановился, не угодил в тупик. Через несколько минут мы заметили открытую дверь и услышали топот, доносившийся с винтовой лестницы. Пел-Тенхиор ахнул:
– Крыша!
Мы бежали со всех ног, но у мера Олоры было преимущество. Когда мы его догнали, он стоял на парапете.
– Тура, нет! – взмолился Пел-Тенхиор.
– Я не знаю, как она об этом пронюхала, – крикнул Олора. – Я рассказал о завещании деда только Вералису и Шулетису, однажды вечером, когда мы выпили лишнего. Я заставил их поклясться, что они будут молчать. Но она узнала. Я знаю, Арвене’ан украла письмо, потому что она сама рассказала мне об этом, наглая сука. Я совершил ошибку, переспав с ней один-единственный раз, но она успела пошарить в моих вещах.
– Мер Олора, – сказал я, – пожалуйста, спуститесь к нам.
Но он продолжал говорить, не обратив на меня внимания:
– Встреча в чайной «Пес лодочника» была ее идеей. Интрига, – горько посетовал он. – Как будто мы были героями романа. Она показала мне письмо и сказала, что я могу получить его обратно за тысячу муранай.
– О нет, – прошептал Пел-Тенхиор. Мне показалось, он даже не заметил, что сказал это вслух.
– Дело было не в деньгах, – горячо воскликнул мер Олора. – Я знал, что даже если она отдаст мне письмо – а я не мог быть в этом уверен, – она по-прежнему будет держать меня под каблуком. В письме было одно имя… – Его голос сорвался. – Я никогда не избавился бы от ее ухмылок и многозначительных взглядов, у нее оставался рычаг давления, она заставила бы меня платить снова и снова. Она угрожала безопасности… дорогого мне существа.
– И вы убили ее.
– У меня не было выбора. Она угрожала моей любви, а я не мог этого допустить. Мне нужно обезопасить свою любовь. Вот почему я должен это сделать.
И он шагнул с крыши.
– Милосердные богини, – всхлипнул Пел-Тенхиор, и мы бросились к парапету. Взглянув вниз, я увидел на мостовой неподвижное тело Туры Олоры. Зрители, поняв, что произошло, расступились. Внезапно на улице перед театром стало очень тихо. Члены Братства Бдительности, которые пытались навести порядок, застыли на месте.
– Мне нужно спуститься, – сказал я Пел-Тенхиору. Он бессмысленно взглянул на меня, словно я говорил на незнакомом языке. Я объяснил: – Мой долг – быть с мертвыми.
– Да, конечно, – пробормотал Пел-Тенхиор. Потом моргнул и пришел в себя. – Конечно. Сюда, отала. Мы можем спуститься иначе. – До него дошел зловещий смысл этих слов, и он поморщился. – То есть я знаю более удобную лестницу.
Я снова последовал за ним, и мы пошли к лестнице, которая опоясывала квадрат светового колодца. Спустившись на первый этаж, Пел-Тенхиор без труда вывел меня в фойе Оперы. Сойдя с крыльца, мы подошли к телу мера Олоры.
Стражник, охранявший тело, увидев меня, обрадовался:
– Отала! Мы не знаем, прыгнул он или упал случайно, но у него сломана шея – да и все кости, если уж на то пошло.
Я опустился на одно колено рядом с телом и стал молиться о сострадании к умершему. Как ни странно, молитва оказалось самой легкой частью. Остальное далось мне с трудом.
Репортеры – Горонедж, Туризар и Викеналар – подстерегли меня глухой ночью у выхода с кладбища Ульваненси, куда я отвез труп Туры Олоры. Муниципальное кладбище Верен’мало было намного меньше Ульваненси, там не осталось мест для захоронений – они закончились уже пятьдесят лет назад. Видимо, тамошние священники без особого усердия переносили кости в катакомбы. Анора, конечно, спал, но Видреджен, которая дежурила этой ночью, была компетентным прелатом, и я знал, что могу на нее положиться. Я с некоторым удовлетворением размышлял о том, что хотя бы что-то я сделал сегодня как полагается. Внезапно раздался вопль Горонеджа:
– Отала Келехар!
Мне ужасно захотелось развернуться, вбежать в Ульваненси и запереть ворота изнутри. Но я знал, что они будут ждать меня на улице сутки напролет, если потребуется.
– Доброе утро, мер Горонедж, – поприветствовал я журналиста, стараясь не выдавать досады. – Вы что-то хотели?
– Правда ли, что мер Олора покончил с собой? – спросил Горонедж. Викеналар подхватил:
– Правда ли, что он прыгнул с крыши Алой Оперы?
Туризар, подкравшийся с другой стороны, едва не оглушил меня:
– Вы знаете, почему он это сделал?
Я знал, и в качестве Свидетеля Арвене’ан Шелсин должен был через несколько часов изложить Аджанхараду всю эту отвратительную запутанную историю, но, несмотря на то что мое призвание запрещало лгать, оно не требовало от меня причинять боль без необходимости. Я понимал, что если расскажу журналистам правду, весь город узнает о позоре Туры Олоры, и лучше от этого не станет никому: ни семье Дуалада, ни семье Олорада, ни Алой Опере. Я не мог отрицать самоубийства – даже если бы я попытался, никто не поверил бы в то, что артист случайно очутился на крыше. Но я мог скрыть причину его поступка.
– Он унес свою тайну в могилу.
Мы с Пел-Тенхиором договорились молчать об услышанном. Аджанхарад обязан был сделать запись об этом деле в специальной книге, но содержание этой книги хранилось в строжайшей тайне. И если уж на то пошло, мне вообще не следовало знать о том, что такая книга существует.
– Ну же, отала, – с упреком произнес Туризар. – У вас должны быть какие-то мысли по этому поводу.
– Он унес свою тайну в могилу, – повторил я. – Нам очень
