class="p1">— Будем знакомы, — пробормотал я, пожимая его сухую лапку.
Николай Сергеевич подошел к нашим, поздоровался, представился.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Иван.
— Здорово! — рявкнул Мишка с заметной ноткой превосходства.
Николай Сергеевич сверкнул в его сторону быстрым, цепким взглядом, чуть усмехнулся.
Я налил ему чаю, дал вилку, придвинул помидоры. Он принял все это с улыбкой и, не жеманясь, стал есть.
— Переезжаете, — кивнул он на буровую.
— Угу, — подтвердил Иван. — На втором отделении теперь будем.
— Знаю, — сказал Николай Сергеевич, — я хочу к вам ребят на экскурсию привести, как учебный год начнется. — И, заметив, что мы ничего не поняли, пояснил: — Я здесь учителем в восьмилетке работаю, физику преподаю.
— А-а, — протянул Мишка. — Что же ты раньше не подошел?
— Да так вот, — сказал Николай Сергеевич. — Сидел, на воду смотрел, на вас смотрел…
— И что же высмотрели? — спросил Иван.
— Хорошо живете! — улыбнулся он. — Вольно, с размахом. И ребята у вас хорошие, гибкие, как звери молодые.
— Ребятки ничего, — согласился Иван. — Буровики.
— А че на воду смотрел? — привязался Мишка. — Че на нее смотреть, на воду?
Мне показалось, что Мишка нарочно это делает: и «тыкает» Николаю Сергеевичу нарочно, чтобы досадить, и разыгрывает из себя дубоватого, неотесанного мужика — тоже нарочно. Видно, не приняла Мишкина душа этого человека.
— Так, о жизни думал… — ответил Николай Сергеевич.
— О, смотри ты, о жизни!
— А думал я о том, — продолжал Николай Сергеевич, не обращая на Мишку внимания, — что вода течет, течет, пока не вытечет вся, и ничего ведь взамен не требует. А человек так не может, а?
— Чего человек не может? — спросил Мишка.
— Ничего взамен не требовать — вот чего человек не может, — сказал Николай Сергеевич. — Ему всегда взамен надо что-то дать, иначе он давать не будет. Баш на баш, так сказать, выгода. Так ведь?
— Так ты думаешь, что все только за деньги делается? — спросил Мишка. Иван молчал, сидел, выпятив челюсть.
— А ты как думал? — вопросом на вопрос ответил учитель.
— Ну а бывает, что люди просто так помогают друг другу. Это как, по-твоему? По дружбе если? Или еще как? Или не бывает дружбы? А? — Мишка торжествовал, напирал на учителя, нависал над ним, отставив в сторону кружку.
— Бывает, — спокойно согласился тот. — Бывает, что и без выгоды помогают. То-то и главное, что деньги еще не все. Это для наших хозяев, которые вот эту вашу воду к себе на огороды отведут и повезут потом огурцы продавать, — для них деньги прежде всего. А есть ведь выгода без денег, без материи, так сказать… Выгодно мне, чтобы меня хорошим считали, добрым, вот я и помогаю кому-нибудь, просто так, бескорыстно. И еще сам собой любуюсь: какой я благородный, честный, простодушный. А в основе всего — выгода. Так сказать, моральная выгода. Это потому, что все мы как бы договорились, что быть хорошим — это хорошо. А если завтра будет хорошо быть плохим? Тогда как? Тогда ведь я плохим сразу стану, чтобы быть хорошим. Вот в чем дело!
— Д-да… — Мишка помрачнел, сник от такого оборота, с трудом переваривая замысловатую логику учителя. — Не может быть, — сказал он наконец, — чтобы быть плохим считалось хорошо. Выходит, люди с ума посходят, если так будет.
— Возможно, возможно, — быстро сказал Николай Сергеевич. — Не может. Вот все мы и держимся за наше «хорошо», потому что это нам выгодно: жить легче, если ты считаешь себя хорошим. Да и других можно носом тыкать: вот, мол, вы какие. А дай волю, были бы такими, какие от природы есть, — звери. Только и всего…
— Интересно, интересно, — вступил я в разговор. — Звери, значит… А что же мы до сих пор еще не перегрызлись все? Я бы вас за горло взял, вы — меня…
Мишка хмыкнул. Да уж, Николая Сергеевича брать за горло не надо, даже шутя: не дай бог, отломится что-нибудь.
— Правильно! — оживился Николай Сергеевич. — Как раз об этом речь и надо вести. Об основах, о том, что движет людьми, о том, что держит людей в узде!
— И что же?
— Страх. Представьте себе — страх!
— Страх?!
— Ну да! — Николай Сергеевич оживился заметно, весь подался вперед, отчего его нос, губы и подбородок выпятились еще больше, глаза засверкали, и все лицо выразило живейшее удовольствие, наслаждение произведенным эффектом.
— Страх! — повторил он. Видимо, ему доставляло удовольствие произносить это короткое свистящее слово с хрипом на конце. — Страх потерять все, что человек сейчас имеет в жизни. И материально и морально. Страх показаться плохим, жадным, завистливым. А все остальное — доброта, гуманизм, благородство и так далее — наносное. Понимаете: надстройка такая, чтобы замаскировать главное. Прямое следствие страха — притворство наше и скрытая, потаенная агрессивность, страсть к разрушению. У детей, поверьте мне, это ярко проявляется.
— А при чем тут дети?
— А при том, что на уроке меня пятиклассник спрашивает: сколько надо атомных бомб, чтобы взорвать планету нашу? Как вам это нравится?
— Детишков бы не трогал, — буркнул Мишка.
— Почему же, это как раз и интересно. Дети-дети, а понимают уже, что Земля — маленькая, ковырни ее только раз — и нету. Вот здесь-то и прорывается…
— Да что прорывается, черт возьми? Что?
— Я же говорю — страсть к разрушению. Как следствие страха. Только и всего. И выпусти ее на волю — давно бы все взорвали.
— Однако ж до сих пор не взорвали, живем как-то…
— Опять же из страха. Нельзя сейчас все взорвать, а самому живым остаться, время такое. А будь гарантия, что кто-то, развязав войну, сам останется цел, увидели бы вы. Впрочем, не увидели бы, не успели…
— Ну ладно, что зря говорить. Вот вы, зная, что останетесь живы, вы — взорвали бы?
Николай Сергеевич хитренько посмотрел на меня, усмехнулся значительно: мол, недозволенные приемы в споре, молодой человек.
— А вы знаете, — начал он, медленно растягивая слова, — наверно, смог бы. Ведь человек, он себя не знает, не знает всей пропасти души своей. Нет такой гнусности, на которую он не был бы способен, не будь страха…
Мишка надвинулся на учителя, вперился в него так, что тот невольно подался назад.
— Ты что? — спросил он с угрозой. — Так бы и взорвал всех и один жил, да?
— Ну что вы… Так прямо-то зачем понимать. Я ж теоретически допускаю возможность…
— Ты давай поосторожней допускай, — оборвал его Мишка. — А то где-нибудь не поймут и в лобешник засветят — будет тебе «теоретически»!
Николай Сергеевич несколько смешался, но быстро нашел достойный выход.
— Считайте, что я испугался, — сказал он, — и больше не буду так говорить. Но это ведь еще раз подтверждает, что все держится на страхе. Даже
