Николай Владимирович – новый следователь по моему делу – протягивает мне протокол, и я ставлю на нём подпись. Вот и всё, теперь точно назад дороги нет.
– Всё готово, Ксения Игоревна, – говорит он, убирая протокол в простую картонную папку. – На сегодня всё. Если что-то ещё от вас понадобится, вас вызовут. Не уезжайте пока из города, хорошо?
Будто бы я куда-то собиралась.
Я киваю, радуясь про себя, что этот кошмар, в конце концов, закончен. Не знаю, как выдержала в первый раз и рассказала всё, что со мной случилось, но сегодня было особенно тяжело. Не зря же, наверное, говорят, что второй раз прыгать с парашютом намного сложнее – ты ведь уже знаешь, что тебя ожидает впереди. Так и в этот раз.
Николай Владимирович, необычайно любезный, провожает меня до дверей кабинета, я улыбаюсь ему на прощание и выхожу в такой же серый и пыльный коридор. Мне кажется, попади я сюда, как подозреваемая, призналась бы в чём угодно, лишь бы отстали наконец – невероятно давящая атмосфера. Будто бы в каменный мешок попала.
Иду на ватных ногах к выходу, отдаю дежурному одноразовый пропуск и через пару мгновений, к своему облегчению, толкаю тяжёлую обитую деревянными панелями дверь. Божечки, свобода и свежий воздух, счастье-то какое! Запускаю руку в сумку – хочу скорее найти свой телефон и вызвать такси, но вдруг останавливаюсь. Просто замираю, не зная, что мне делать дальше. Прятаться за чахлым кустом, листья которого пожелтели уже в середине июня? Плохая маскировка. Бежать обратно в здание полиции? Нет, не вариант… или, может быть, смело посмотреть в глаза человеку, который, вроде бы, всё ещё является моей матерью?
Эх, мама, мама…
Горло сводит спазмом, и я пытаюсь проглотить большой комок, мешающий дышать, но ничего не получается. Рот наполняется вязкой слюной, а паника накатывает девятым валом. Кто бы мог подумать, что когда-то я буду шарахаться от собственной родительницы.
Всё-таки беру себя в руки, потому что прятаться можно всю жизнь, и уходить от проблем можно бесконечно, но когда-то их всё-таки нужно решать. Чтобы больше не оставалось никаких вопросов и сожалений.
– Мама… – говорю, а она, потерянная и ужасно постаревшая, фокусирует на мне взгляд. Будто бы не узнаёт, но через пару мгновений глаза становятся ясными, и что-то вроде улыбки мелькает на губах. – Как ты?
Это глупый вопрос, потому что по ней видно – она не в порядке. Да только как этому помочь и что сделать, чтобы нам всем стало легче, я не знаю.
– Ксюша, дочка… – Мама прячет глаза и судорожно прижимает к себе большой пакет. – Свету забрали, да… она… я ничего не поняла. Это всё жутко несправедливо… Мы с отцом утром из санатория вернулись, Света ночью позвонила, сказала, что у неё проблемы, что ей грозит срок. Я ничего не понимаю! Какие проблемы могут быть у нашей Светы? Она же хорошая… вы обе у меня замечательные, но Света… как так? Ксюша, как так?
Её речь бессвязная и пропитанная болью, на веках дрожат слёзы, и мама вот-вот разрыдается. Я беру её за руку, осматриваю унылый двор и вижу чуть дальше покосившуюся лавочку с обломанными планками. Но, вроде, сидеть можно, и я веду маму туда, а она тихо бормочет что-то, будто сумасшедшая. Это невыносимо, честное слово.
– Папе нехорошо стало, я вколола ему успокоительное, он спит сейчас, – отчитывается мама, а я усаживаю её на лавочку. – Я ничего не понимаю… решила сходить к следователю. Может быть, разрешат свидание или что-то такое? Деньги подготовила и пирог… вдруг её отпустят? Как так вышло?
Мама смотрит куда-то мимо меня, повторяя одно и то же, а я беру её руки в свои, крепко сжимаю, пытаясь привлечь внимание. Она не слушает меня, лишь говорит и говорит о том, что Света ведь хорошая, а я не выдерживаю:
– Мама! Послушай меня! – почти ору, и это отрезвляет: во всяком случае, в глазах напротив мелькает осмысленность. – Просто послушай! Хотя бы один раз в жизни услышь меня. Не себя и не Свету, меня!
Мама кивает ошарашенно, а я понимаю, что не ожидает она от меня каких-то решительных действий. Ну вот просто потому, что я всегда – всю свою жизнь – улыбалась и терпела, думая, что именно так и нужно, именно так и правильно. Но только не в этот раз, только не сейчас.
– Мама, Света совершила преступление. Слышишь меня? Я не знаю, кто в этом виноват, – наверное, мы все. Но она подсыпала мне в вино наркотики. Мне, понимаешь? Подсыпала, – я повторяю, а мама округляет глаза так, что я всерьёз опасаюсь за её зрение. – Она хотела мне отомстить из-за Романа. Да, я виновата перед ней, но Света перешла всякие границы.
– Как это? Не может быть…
– Следствие разберётся, и ты можешь мне не верить, но это ничего не меняет.
– Ксюша, как же это? – всхлипывает мама, и пакет падает с её коленей на землю. – Я же не так вас воспитывала, я же хотела, чтобы вы дружными были, но ведь Света…
– Света всегда была пупом земли, да? – усмехаюсь и, отпустив мамины ладони, достаю из сумки пачку сигарет. Нужно бросать эту гадость, но пока в моей жизни такая свистопляска, мне нужен хоть какой-то допинг, чтобы не свихнуться. – Мама, ты разве не понимаешь, что она давно уже не маленькая? Она выросла, стала красивой умной девушкой, но ты ей позволяла чувствовать свою безнаказанность, прикрывая всё на свете последствиями детской болезни.
Дойдут ли мои слова до адресата? Поймёт ли мама хоть что-то или так и зависнет в придуманной ей реальности?
– Но ведь у неё в любой момент может наступить рецидив! – кричит мама, глядя на меня с осуждением. – Сама ведь знаешь, что говорил врачи! Рак – это не шутка!
Мама нервничает, находя оправдание всему на свете, цепляется за удобные образы, и я её понимаю. Сложно принять, что где-то твоё воспитание дало сбой. Но и от правды прятаться глупо и не имеет смысла.
– Мама, да послушай ты меня! Света мне – ещё одной твоей дочери – подмешала в вино наркотики! Она позвала Виталика, они… они совершили подлость, – я не могу рассказать маме, что именно вытворила эта парочка. Стыдно. – Мерзость они совершили со мной. Просто услышь меня наконец-то.
– Ксюша, ты не обманываешь меня? Ты не выдумала это для того, чтобы оправдать своё поведение? – мама хватает меня за плечи и хорошенько встряхивает. – Нельзя такое выдумывать, ты понимаешь меня?! Если ты просто решила, что этот мужчина достоин лжи и подлости, так и скажи. Не нужно сестру топить!
Я, наверное, должна понимать, что у мамы истерика и разрушенные воздушные замки. Должна многое понимать и входить в положение, как делала это всегда. Но мне становится противно от того, как лихо меня снова хотят во всём обвинить. И я сбрасываю мамины руки с себя и резко поднимаюсь на ноги.
– Ты можешь верить, во что тебе нравится, – говорю, делая шаг назад. – Но если ты не веришь мне, то, значит, у тебя всего лишь одна дочь.
– Ксюша, но ведь Света не могла ничего такого сделать, – цепляется за иллюзии мама, а я разворачиваюсь и ухожу.
Она кричит мне что-то вслед, но я совершенно не хочу ничего слышать. Просто теперь я понимаю Рому, который всегда заносит номера телефонов, с которых пытается связаться с ним мать, в чёрный список.
