доброго, Степан Петрович… я в механическую пойду.
Уже находясь у своего багера, Шатров посмотрел в сторону, куда ушла Лиза.
«Почему же она пошла в механическую дальней дорогой? Через березовый перелесок…»
И внезапно вспомнил старик летнюю тревожную ночь. Из этого самого березового перелеска вышел человек, принес весть о том, что машины будут работать — причина поломки найдена…
А после он, по-детски улыбаясь, пояснил, для чего мчался сюда ночью: «Чтобы радость на лицах увидеть…»
3
Шумел над Лизой березовый лесок, золотистые листья падали на плечи, дрожали в волосах. Зеленела перед ней елочка, удивленно топорща хвойные лапки: заблудилась я здесь одна, среди берез! Как же быть?
Лиза вздохнула. «Я тоже… заблудилась… Пять лет назад поспешила, не проверила свои чувства и… очень невесело получилось! И со всяким такое может случиться… если вперед плохо смотришь!.. И позднее тоже ничего не вышло! Испугалась, не поверила в свои силы…»
Березы шептались, роняли листья на колени Лизе. Она загребла их в пригоршню, хотела выбросить, на потом уткнулась лицом в эти шуршащие листья. Они были свежи и чисты, омытые дождем, просушенные солнцем, воспетые птицами.
«Испугалась, не поехала… Хотела собрать, склеить то, что вдребезги разбито!..» И она вспомнила сцену, происшедшую совсем недавно.
Аркадия вызвали в город. Он знал, зачем — ему предлагали преподавательскую работу в институте. Его самолюбию это очень польстило. Надев пальто, он попросил Лизу подать ему шляпу. Просьба прозвучала как приказание.
Лиза, подав шляпу, не сдержалась:
— Чего еще изволите-с?
Аркадий холодно усмехнулся:
— Поменьше иронии. Говорову ты бы, наверное, с радостью подала сапоги. — Он пожал плечами и добавил со вздохом: — Что ж поделаешь, коль иногда ноги ценятся дороже головы.
— Не остроумно выразились, Аркадий Иванович, но уж коль сказали… Положим, у того, о ком ты сейчас говоришь, голова не хуже, чем у других. — Лиза вызывающе посмотрела на Аркадия.
— Прошу не забываться! — оборвал Топольский… — Помни, что ты не просто жена, а жена провинившаяся!..
…А на другой день, когда Аркадий вернулся из города, Лиза спокойно сказала ему:
— Сегодня я была в суде. Подала заявление о расторжении брака…
— Вот как! — произнес удивленно Аркадий. Но в душе не удивлялся. Он теперь уже ждал этого. — Но ты знаешь, что я могу и не дать согласия на развод.
— Это не будет иметь никакого значения. Наши судьи — в первую очередь люди. Они поймут меня, увидят несостоятельность нашего брака.
К утру Лиза собрала свои вещи, чтобы переехать к матери. Когда доставала из письменного стола коробку с фотографиями, опять больно сжалось сердце.
— Я часть тебе наших с Галинкой фотографий оставлю.
— Хорошо, — Топольский замялся: — И этих половину оставь, пожалуйста, — он указал взглядом на пачку облигаций займа, лежавших рядом с фотографиями. — Ты извини… но просто, чтоб таблицу выигрышей зря не ждать… ради интереса.
Лиза поспешно протянула ему облигации, проговорила устало:
— Бери или дели, как хочешь. — И тут же подумала с облегчением: «Ну, вот, и кончилось все!»
…Падали осенние листья, прячась в сухой обветшалой траве. Мысли унеслись к Иринке.
«Как я рада, моя сестренка, что у тебя все хорошо сложилось. Ты прямой дорогой шла к своему счастью. У тебя крепкая настоящая семья».
Горестная морщинка легла между густыми бровями Лизы. Она, старшая сестра, не сумела в личной жизни стать примером для младшей.
«Поправлять сделанную ошибку трудно, почти невозможно… Что же мне делать теперь? Годы идут… Нет, видно, не склеивать обломки, а строить новое, большое — вот что я должна делать. С трудом, с болью, но обязательно я должна строить другую жизнь», — думала Лиза.
4
Распахнулась тесовая калитка. Елизавета Дружинина порывисто шагнула во двор отцовского дома. Мать сидела на крылечке. Около нее лежали детские рукавички, клубок шерсти, пронзенный стальными спицами, книга, очки.
Анна Федотовна перебирала сухие головки мака.
— Решила нашим молодоженам посылку сделать. Иринка любит маковые пироги. Письмо я от нее вчера получила. Пишет: передай старшей сестре моей, что я ей счастья желаю и пусть она простит меня за один наш разговор летний…
Лиза оживилась:
— Так и пишет?
— Угу… Дела-то как… на работе? — спросила после паузы мать.
— Александровское предприятие мы на неделю опередили!
— Так…
Разговор оборвался. Мать вопросительно взглянула на дочь. Та опустила глаза.
— Я тоже письмо получила, мама. На, прочти…
Анна Федотовна не торопилась протянуть к письму руку, не спрашивала, от кого оно.
Лиза подумала, что мать скажет:
«Не вмешиваюсь я в эти твои дела… Разбирайся сама».
Но Анна Федотовна не сказала этого. Взяла письмо, поднялась, повернулась спиной к дочери. Читала она долго, как бы вдумываясь в каждое слово. Листок дрожал в ее руках.
Наконец мать бережно сложила письмо, отдала Лизе. На губах не надолго мелькнула улыбка:
— Любит тебя… Верит.
И прежним властным тоном Анна Федотовна продолжала:
— А профессор твой проживет! Те, кто рядом с собой других не замечают, в любви не нуждаются. И жалеть их нечего! — закончила она жестко.
— Мама! Я так рада — он приезжает сюда.
— Да, — покачала головой мать. — Он не из трусливого десятка, видать. — А твое-то сердце как? Не подведет тебя?
— Не подведет, мама…
Резкий осенний ветер залетел во двор, подхватил с крыльца черемуховый листок и унес его вдаль. Стало сразу холоднее.
Уходило бабье лето.
