темной, пугающей силой. Глупо потому, что пыталась прогнать то, что было не снаружи — внутри. Медея что-то кричала, но смысл ее слов до Деми не доходил. Топи затягивали ее, затягивали все неумолимее и глубже, в легких плескалась горькая, с привкусом плесени и тлена, вода.
Она тонула, тонула, тонула…
Медея встряхнула Деми за плечи с такой силой, что голова дернулась назад и вперед, и подбородок ударился о грудь.
— Приди в себя, — шипела царица чудовищ. — Ну же!
Как столь властному тону не подчиниться? Деми глубоко и часто задышала. Сквозь пелену невесть почему и невесть когда выступивших слез проступило лицо Медеи. За ее спиной маячил так и не двинувшийся с места атэморус — побледневший, словно подтаявший. Казалось, он выжидает приказа Деми. Все, что хотелось ей самой — чтобы тот исчез.
Это она может.
Усталая, опустошенная, Деми сгорбила плечи, чувствуя себя воздушным шариком, из которого выпустили весь воздух.
— Уйди, — велела она атэморус.
Дух повиновался.
Элевсин остался далеко позади, как и Медея со своими сотканными из ночи плащами. Деми по привычке торопилась вернуться в Акрополь до рассвета, не сразу вспомнив о том, что ее память на этот раз он не сотрет.
Едва поднявшись на этаж, где находилась ее комната, она налетела на Никиаса. Он застыл у дверей ее спальни, словно охраняя или не решаясь войти. Правую половину его лица закрывала полумаска одного из ручных чудовищ Медеи — Лернейской гидры в виде нескольких сплетенных друг с другом, уложенных в половину короны змеиных голов.
— Проклятье, где ты была?
— Только не делай вид, что волновался.
Думала, проведенное с Медеей время выпило из нее последние крохи сил, но на горький выдох оставшегося хватило.
— А что, если так? — сложив руки на груди, с неким вызовом спросил он.
— Зачем тебе волноваться обо мне? — устало спросила Деми. — Я — не та Пандора, что освободит от гнета Ареса Алую Элладу. Я даже своим даром — темным, как оказалось, даром — не могу научиться управлять.
— Если я скажу тебе, что меня волнует не Пандора, а Деми, ты поверишь? — тихо, будто боясь, что кто-то услышит, спросил Никиас.
Она застыла, заглядывая в синеву его глаз. Снова тонула, но совсем, совсем иначе.
Ответить не успела, хотя все равно не знала, что отвечать.
— Дар? Ты сказала «дар»? — выпалила выскочившая из спальни Деми Доркас. — Значит, мы были правы? Ты действительно можешь подчинять их своей воле?
— Мы? — нахмурился Никиас.
Его взгляд снова стало непроницаемым, словно это не он несколько мгновений назад своими словами лишил Деми дара речи.
— Кем «ими»? — недоуменно спросила выглянувшая из-за двери Ариадна.
— В моей комнате что, собралась вся Эллада?
— Не вся, только лучшие из лучших, — ослепительно улыбнулась Доркас.
— Мы ждали тебя, — с искрящимся в глазах беспокойством сказала Ариадна.
— Ага, особенно Фоант, — фыркнула Доркас. — Так заскучал бедолага, что выпил три кувшина вина.
Из спальни донесся обиженный голос:
— Всего лишь три чарочки!
— Знаю я эти твои чарочки, — хмыкнула Деми.
Подивилась в очередной раз: действительно знала. Помнила.
— Кажется, ты задолжала нам парочку объяснений, — заметил Никиас, когда все инкарнаты вошли в комнату вслед за ней.
И пока остальные рассаживались на скамье и кровати (на которой разлегся Фоант), он изваянием застыл у двери. Рассказывая, Деми чувствовала себя древним оратором в окружении желающего послушать его народа.
— Медея? — воскликнула Ариадна. — Из всех людей этого мира ты обратилась к Медее?! К той, на чьих руках кровь невинных? Много, очень много крови…
— Она, возможно, единственная, кто мог мне помочь. Иногда цель оправдывает средства, Ариадна.
Та отвернулась, не желая продолжать спор.
— И что? — облизнув губы, нетерпеливо спросила Доркас. — Она научила тебя воздействовать на атэморус?
Деми, хмурясь и отводя взгляд, рассказала о том, что произошло в Эливсине.
— И это все? — разочарованно протянула Искра Геи. — Ты просто его прогнала? Зная, что в тебе заключена такая сила?
— А что бы сделала ты?
За нее ответил Никиас:
— Я бы заставил атэморус сражаться за меня. Призвал бы их, создал бы целую армию, и натравил ее…
— На Ареса? Ты правда думаешь, что мне это под силу?
Никиас долго смотрел на нее.
— Если кому-то и под силу, то тебе.
Доркас, откидываясь на кровать, протянула приглушенное «оу» и многозначительно переглянулась с Фоантом. Щеки Деми запылали, но взгляд от Никиаса она отвела не сразу.
Ариадна, что, хмуря брови, глядела прямо перед собой, решительно мотнула головой.
— Ты правильно сделала, что ушла.
— Не знаю. Я в этом не уверена. Просто…
— Просто уничтожение нескольких атэморус не стоит того, чтобы пятнать свою душу тьмой. Ты не представляешь, каково это. Не знаешь, к чему это может привести.
Деми и впрямь не знала, но до сих пор помнила то ощущение неправильности происходящего, накрывшее ее с головой. Чувство, будто что-то в ней неотвратимо менялось. Будто тьма, которую она вытягивала из атэморус, стылой и темной болотной водой наполняла ее естество.
— Есть еще кое-что… Я вернула память, и обратного пути для меня теперь нет. Больше никаких дневников… и никаких побегов от реальности. Забвение будет ждать меня лишь в конце пути, а до тех пор… — Она покачала головой. — Я буду помнить каждую свою ошибку, и, пусть это звучит трусливо, возможно, возвращение памяти — одна из них.
— Не говори так, — тихо сказала Ариадна.
Деми порывисто к ней развернулась.
— Доркас и Никиас правы, в моих руках — сила, способная или уничтожить атэморус, или заставить их примкнуть к воинам Зевса вместо того, чтобы нападать на людей. А я не могу. Я слишком отчетливо помню, каково это — обращаться к этой силе, и это мешает мне…
— Снова ее призвать, — кивнул Никиас. — Потому и я так редко снимаю маску. Потому не сражаюсь в Эфире. Что для других — проявление трусости, для меня…
В комнате повисла звенящая тишина. Все взгляды теперь были направлены на Никиаса.
— Та тьма, что вырывается из тебя… — Деми содрогнулась, воскрешая в памяти это видение. — Она что-то меняет в тебе, верно?
— Каждый раз, как забирает чью-то жизнь, — полым голосом ответил Никиас. — Вот почему, наверное, в каждой новой моей инкарнацией бреши лишь разрастаются.
— Откуда ты…
— Как и ты, позрослев, я узнал о тех, кто страдал от похожей напасти. О себе.
Долгий взгляд глаза в глаза, а в нем — столь хрупкое понимание. Друг друга. Общности их жизней. Схожести их странных сил…
Тонкая нить, протянувшаяся между ними в тот момент, когда открылась правда о Пандоре и пифосе, стала крепче. Деми
