Вэл не задержался в доме викария. Не мог вынести, что Жакс тут рядом, на расстоянии вытянутой руки, а дотронуться до него нельзя. Синие глаза призывно блестели. И этими движениями языка он намеренно заводил Вэла, да что там, уже почти свел его с ума. Фейнлайт мечтал, чтобы Жакс хотя бы вышел проводить гостя и несколько секунд постоял с ним в темной прихожей. Но тот и не двинулся. Попрощался, иронически подняв свой стакан.
Вэл не строил иллюзий насчет того, какой станет его жизнь, когда юноша переедет к нему. Его любовь к Жаксу была столь же сильной, сколь и обессиливающей. Он будет отдавать и отдавать, пока не станет совсем больно. Пока не иссякнут не только деньги на банковском счете, но и кровь сердца. Жакс будет брать — физически, эмоционально, материально — столько, сколько ему понадобится и пока это будет удобно. А потом он исчезнет. Нет, он не научится любить Моцарта и Палестрину. И никогда не прочтет даже газету, не то что Остин или Бальзака. Вэл теперь прекрасно понимал всю глупость пигмалионовских настроений. И все-таки он не стыдился их, не мог смеяться над ними, как легко посмеялся бы, овладей они кем-то другим.
Это холодное ясновидение, не сулящее ни света, ни утешения, не слишком удручало Вэла. Ему нравилось думать, что он готов ко всему, и он верил, что справится, когда всему придет конец, хотя сама мысль об этом приводила его в отчаяние.
Ему не с кем было поговорить об этом. У него водилось несколько хороших друзей, гетеросексуалов и геев, но ни одного, который понял бы его теперь. Бруно? Да, возможно, но он теперь всего лишь облачко пыли, летающее над Кванток-Хиллс, где они так любили гулять. И вот Вэл, который, развеяв его прах, воображал, будто может умереть в любую минуту, будто его раздавит одиночество, проводит каждое мгновение своей жизни в мечтах о другом.
Он встал — Луиза наконец затихла — и потер затекшие голени. Сегодня он проснулся с дикой головной болью и впервые за несколько месяцев не проехал положенного расстояния ни по дороге, ни в гараже на тренажере, и вот теперь ноги напоминали ему об этом.
В саду у дома викария зажегся галогеновый светильник. Черепаховая кошка из «Красного льва» медленно прокралась по траве, потом вдруг остановилась и припала к земле. Вэл уже хотел отвернуться, но вдруг понял, что синяя дверь видна только наполовину. Клин тени закрывал часть ее. Дверь была открыта.
Его сердце загорелось. Какая неожиданная радость! Вэл выбежал из дома, пересек залитую лунным светом дорожку и ринулся вверх по застланным ковром ступеням. Ринулся к самым ужасным минутам своей жизни.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Старший инспектор Барнаби перемешал кусочки банана и мюсли. Грустно вздохнул. Положил ложку.
— Есть еще кофе?
— Похоже, что нет, — сказала Джойс, взглянув на пустой френч-пресс. — И новый заваривать не буду. Ты и так пьешь слишком много этой дряни. Ты уменьшил количество чашек на работе?
— Да.
— Ты обещал.
— Да. — Барнаби отодвинул миску с мюсли. — Ради бога!
— Что такое случилось ночью?
— Я не мог спать.
Ему помнились какие-то клочки снов, яркие лоскутки и обрывки. Все они касались того, что занимало его ум, но составляли самые запутанные комбинации, не имевшие ни малейшего смысла. Валентин Фейнлайт изо всех сил гонит на велосипеде по лугу Ферн-Бассет, но… не двигается с места. Чуть позади в воздухе усыпанным блестками аэростатом висит Вивьен Кэлтроп. Луиза Фейнлайт в гидрокостюме из крокодиловой кожи садовыми ножницами подстригает водоросли на дне стремительной реки и складывает их в остов старой детской коляски. Энн Лоуренс, молодая и красивая, в цветастом платье, садится в открытый красный автомобиль. Сразу же прозрачный верх, украшенный какими-то трубками и банками, падает на нее, и машина превращается в больничную койку. Лайонел Лоуренс в помещении, одновременно похожем и непохожем на комнату Карлотты, разбрасывает утварь и книги по полу, рвет на куски постеры, а Таня, реальный ангел с огромными крыльями из настоящих перьев, сидит на книжной полке и, усмехаясь, делает ему козу.
И наконец из глубин подсознания Барнаби выплывает Джексон — монструозная кукла в матросском костюмчике. Кукла заводная, она хихикает, и чем сильнее ее толкаешь, тем больше она хохочет и тем дальше отпрыгивает назад. Механический смех избитой и затурканной куклы становится все громче и громче, пока не превращается в один сплошной вопль. Вот тут-то Барнаби и проснулся. И понял, что кричит он сам.
Джойс потянулась через стол и взяла его за руку.
— Тебе надо отпустить это, Том.
— Не могу.
— Ты сам всегда говоришь…
— Я знаю, что всегда говорю. Это совсем другое.
— Ты как тот человек с китом[54].
— Это точно, — Барнаби горько улыбнулся. — Отныне зови меня Ахав.
— Все разрешится рано или поздно.
— Да.
— Просто постарайся…
— Джойси, прости, я опаздываю.
Вообще-то он вышел на двадцать минут раньше обычного. Джойс проводила мужа до прихожей, помогла ему надеть пальто и подала шарф.
— Он мне не нужен.
— Просто возьми его с собой. Правда холодно. Вон в саду какой туман.
В окно она видела, как он садится в машину. Слышала, как мотор агрессивно зарычал, набирая скорость, слишком легко и быстро. Машина отъехала, а у нее зазвонил телефон.
С Вэлом что-то случилось. Луиза так привыкла к ранним отлучкам брата, что, пройдясь утром по пустому дому, решила, будто он уже отправился на свой двадцатимильный марафон.
Она надела теплые брюки, свитер, заварила чай и вышла с ним в сад. Барнаби счел сад Фейнлайтов сурово-аскетическим. Но именно эта сдержанность форм нравилась Луизе. Прямоугольные клумбы, низкие изгороди из тиса, умело подстриженные, элегантно строгие кусты, темное зеркало воды в бассейне. Даже сейчас, когда к особняку с ревом и грохотом приближался мусоровоз, объезжающий Каустон и окрестные деревни, пейзаж выглядел умиротворяющим.
Луиза походила по саду, выпила свой чай, полюбовалась чудесной фигуркой зайца и погладила его ушки, растерла между пальцев душистый листок. Подойдя к торцевой стене, она заметила, что нет ключа от садовой калитки. Этот большой железный ключ никогда не вынимали из запертого замка, чтобы никто не мог войти. Вэл руководствовался теорией, что так ключ будет всегда под рукой, а если Луиза станет хранить его в каком-нибудь надежном месте, наверняка вскоре потеряется.
Луиза повернула ручку и шагнула на узкий газон, за которым шла канава. Позади канавы простиралось длинное поле стерни с живой изгородью, тянущейся до самой дороги. Ключа не было и снаружи. Она поищет его после завтрака, а если не найдет, купит в Каустоне задвижку и навесной замок.
