Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
В молодости друзья были членами одного карасса. Сейчас Хальянд переводит Омара Хайяма с персидского на эстонский, Владимир — реализует хайямовские притчи сценическими средствами русского театра. А тогда музыкальные выступления коллектива сопровождались модными в те времена роботообразными движениями, которые воспроизводили актеры в масках. Абсолютный Мейерхольд. Джи трактовал действо как перформанс, обнажающий монстроидальную природу современного человека, его фатальную механистичность… Это была последняя встреча людей, замкнувших московско-балтийскую инициатическую дугу, в результате чего возник некий интеллектуально-мистический антипод рационалистически-сциентистской тартуско-московской школы[174].
Между тем отлет приближался. Отвальные были устроены две: одна в Эстонии, под Таллином, на хуторе у Аарэ, другая под Москвой, на даче у Хайдар-аки. На хуторе собрались человек тридцать, включая Каландара и группу девушек в индийских сари из Ириного танцкружка (саму Ирину «отгуляли» месяцем раньше, и в это время она уже загорала в шезлонге в Андах). Апофеозом пиршества стало коллективное камлание вокруг огромного костра, который сложили из мебели хозяина.
Дмитрий Петряков писал: «Это все у костра было. Не помню, что там готовили. Но Каландар вдруг неожиданно бросился мне головой в живот с отчаянным воинственным криком. Я его принял, завалил и локтем прижал горло, как змей обычно прижимают. Он потрепыхался. Но я не отпускал, покуда он не прохрипел клятву о том, что больше безобразничать не будет…»
А на следующее утро Каландар, к ужасу Аарэ, устроил на хуторе полный разгром: перевернул шкаф с посудой, еще там что-то посшибал — и свалил по-английски, не прощаясь.
На подмосковной даче все было скромнее. Здесь за тремя бутылками пшеничной водки собралось секретное совещание большой тройки. Пилось на свежем воздухе просто гениально, а выделяемая тепловая волна тут же переводилась в жар интеллектуального брейнсторминга, полностью снимавшего своей предельной метафизической трезвостью всякий эффект физического опьянения. Видимо, именно так пьют водочные шаманы, управляющие неизвестными простым смертным потоками сознания. Мы пытались манипулировать силами истории в режиме интеллектуальной воли, седлавшей тигров антропогенных паттернов. Боюсь, что человеческой композиции и ее идолам от нас в ту ночь крепко досталось…
Наутро голова совершенно не болела. Прямо с дачи я поехал к тете Саше, где меня дожидались мама и тетя Соня. В этот день я улетал в Новый Свет. Мама с тетей проводили меня в «Шереметьево-2». Мама очень переживала, но я просил ее не волноваться — ведь все к лучшему! В два часа пополудни с 90 долларами в кармане и билетом в один конец я взошел на трап трансконтинентального лайнера, отправлявшегося по маршруту Москва — Шеннон — Гандер — Гавана — Лима. Включились бортовые турбины, машина вырулила на старт, разбег, взлет…
9. Невыносимая легкость бытияСанкт-Петербург — Москва — Душанбе, август 1991
Август 1991-го — апофеоз краха советской системы — я встретил в СССР, уже обремененный опытом высших канализаций. В то лето я устраивал в Питере выставку начинающей американской художницы Виктории Джулии Говард, с которой за два года до того познакомился в Нью-Йорке. После вернисажа мы планировали отправиться через весь Союз на поезде в горные массивы Средней Азии. В город на Неве я прибыл из столицы уже объединенной Германии вместе с Соколом и его приятельницей Урсулой, которые собирались составить нам с Джулией компанию в покорении евразийских высот.
Позже Говард писала в своих воспоминаниях «Американская художница в России»: «Красота Санкт-Петербурга удивила меня. Это город шепчущих каналов и бесконечных лабиринтов аркадных пассажей. Ночью эти элементы в сочетании с огнями редких автомобилей порождают полет мистического воображения. Неудивительно, что в этой атмосфере нашли возможность для самовыражения многие великие писатели, художники и музыканты…»
Выставка проходила в большом холле лектория общества «Знание» на Литейном. Полагаю, это была первая публичная экспозиция современного американского искусства в Питере, организованная сугубо частным образом. Работы Джулия привезла с собой, упакованными в гигантский рулон. Там были пять картин размером метра полтора на пять каждая, образно представлявшие символический цикл жизни человека от момента зачатия до отхода души в иные миры. Композицию дополняли двенадцать полотен размерами в среднем метр на полтора, на которых изображались различные лица и фигуры, напоминавшие мне Каландаровские привидения. Все изображения были сделаны черной и цветной гуашью на белой ткани, наклеенной на плотный ватман.
На вернисаж собралось огромное количество народу. В зале, где размещалась экспозиция, было просто не протолкнуться. Помимо местной художественной богемы, явилось также большое число мистиков, среди которых особенно выделялись настоящий забайкальский лама в желтом шелковом халате и характерной монгольской шапочке с острым навершием, а также некий ориентального вида человек в бусах и огромной белой бараньей папахе. Пришел Йокси в киргизском войлочном колпаке, тоже белом, с Таней Козаковой — той самой, с которой мы некогда производили «сталинские деньги». Приехало телевидение, набежала пресса.
На большом круглом столе была выставлена батарея вина и шампанского, наиболее продвинутые мистики прибегали к дополнительным средствам. В общем, тусовка была очень плотной. Единственное, что несколько отягощало мне вечер, — это абсолютное незнание Джулией русского языка. Выступая в качестве основного переводчика, я прямо-таки изнасиловал свой речевой аппарат, договорившись до такого сушняка, какой редко бывает даже при самых убойных мастях.
Наибольшее впечатление актуальное американское искусство произвело на мистиков, которые наперебой комментировали полурасплывчатые гуманоидные образы в духе собственных запредельных откровений.
— Вы знаете, — восторженно вещала мне прорицательница с горящими глазами, задрапированная ориентальными газовыми платками и увешанная массой магических талисманов, — скажите вашей спутнице, что у меня только что было особое видение. Ведь она — не кто иная, как новая инкарнация ближайшей служанки Матери Мира Елены Ивановны!
— О чем она говорит? — с не менее горящими глазами спрашивала меня Джулия.
Что я должен был ей ответить? Что она — перерожденка служанки жены некоего русского художника, имени которого Джулия наверняка и в жизни-то ни разу не слышала? Ну ладно, был бы там хоть Малевич, а то ведь!.. И я спонтанно сочинял очередную телегу, не имеющую никакого отношения к оригинальному спичу. Изредка кто-то из богемы брал миссию медиатора на себя, и в эти моменты я отстраненно наливался шампанью под хорошую папиросу. Но в принципе все было очень мило и даже более того. После вернисажа мы отправились избранной компанией бухать в ресторан, а потом — в знаменитую в те годы художественную колонию на Пушкинской, 10.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
