Она все еще раздумывала об этом, когда после мессы, которуюслужил какой-то новый священник, ей передали, что матушка Григория требует ее ксебе.
В кабинет настоятельницы Габриэла вошла со страхом. Дурныепредчувствия переполняли ее. Матушка Григория сидела за столом. Некоторое времяона смотрела на лежащую перед ней Библию и молчала, потом подняла на Габриэлуглаза.
— Ты ничего не хочешь мне сказать, Габи?
Ее голос был усталым и печальным, а от обращения «Габи»сердце Габриэлы болезненно сжалось. Она побледнела и, слегка приоткрыв рот,посмотрела на женщину, которую уже больше двенадцати лет звала «матушкой» илюбила больше родной матери. Потом ее глаза наполнились слезами, и онаотвернулась.
— О чем? — глухо спросила она.
— Ты знаешь, о чем, — мягко, но настойчивопродолжала матушка Григория. — Об отце Коннорсе. Ты звонила ему, Габи?Зачем? — Она сделала небольшую паузу. — Я хочу, чтобы ты была честнасо мной. Один из священников прихода Святого Стефана видел вас вместе вЦентральном парке. Он, правда, не уверен, что это была именно ты, но насчетотца Коннорса он не сомневается. Все это чревато серьезными неприятностями,Габи, но, если ты сейчас скажешь мне правду, скандала можно будет избежать.
— Я… — Габриэле очень не хотелось лгать, но и правдыона сказать тоже не могла. Пока не могла. Сначала она должна была поговорить сДжо, выяснить, что случилось, узнать, что он сказал своему начальству, чтобынечаянно не подвести его. — ..Я не знаю, что сказать вам, матушка.
— Правду, дитя мое. Только правду, — ответиламатушка Григория мрачно. Габриэлу она любила как родную дочь, и сейчас отбеспокойства за эту наивную и чистую душу у нее сердце обливалось кровью,однако настоятельница не могла ничего поделать. Обстоятельства были сильнее ее.Если бы только Габриэла сказала правду, тогда настоятельница могла бы боротьсяза нее, но если к своим многочисленным грехам она прибавит ложь…
— Да, я звонила ему. И мы были в парке… одинраз. — Габриэла бросила на настоятельницу молящий взгляд, но тут же сноваопустила глаза. Это было все, что она могла открыть. Все остальное принадлежалотолько им — ей и Джо. Это было их частное дело, которое никого больше некасалось.
— Могу я спросить тебя, зачем? Зачем вы встречались впарке? Или это — глупый вопрос?
— Почему глупый? — слабо удивилась Габриэла.
— Потому что ответ на него известен всем, —отрезала настоятельница неожиданно жестким тоном. — Ты забыла бога,Габриэла! Конечно, я понимаю, что отец Коннорс — привлекательный молодоймужчина, а ты — молодая и красивая женщина. Наверное, ты именно так и думаешь,поэтому тебе кажется, что в вашем увлечении друг другом нет ничего особенного.Но ты забыла об одной вещи, Габриэла. Отец Коннорс — не мужчина, а священник,да и ты — не обычная легкомысленная девчонка, а новициантка, послушница,невеста Христова. И никто из вас не имеет права вести себя подобным образом!
Правда, ты еще не принимала вечного обета, но ведь тыуверяла меня, что не сомневаешься в своем призвании.
И я верила тебе, Габриэла! А теперь я боюсь, что ошиблась.
Габриэла не желала ни плакать, ни молить о снисхождении.
Настоятельница встала из-за стола и несколько раз прошласьиз угла в угол. Потом она остановилась и повернулась к ней.
— Я хочу знать, Габриэла, есть ли продолжение у этойбезобразной истории. Ты должна рассказать мне все.
Но эти слова настоятельницы неожиданно вызвали в душеГабриэлы протест. Она вовсе не считала историю своей любви безобразной.Наоборот, сейчас ей казалось, что ничего более прекрасного с ней еще никогда непроисходило. Но ни грубить, ни лгать матушке Григории Габриэла не могла,поэтому она только отрицательно покачала головой.
— Значит, не хочешь… — это была не угроза, а простаяконстатация факта. — Хорошо, Габриэла, тогда послушай меня. Об этойнекрасивой истории уже доложено архиепископу. По его указанию глава приходаСвятого Стефана назначил епископское дознание. До его окончания отцу Коннорсузапрещается служить мессы и принимать исповеди. Разумеется, в нашем монастыреон больше не появится, даже если его невиновность будет доказана… — МатушкаГригория ненадолго замолчала, чтобы перевести дух. Одновременно она пристальновглядывалась в глаза своей любимицы, стараясь найти в них ответ. Габриэлапродолжала отводить взгляд, и это был дурной знак.
— Так вот, сестра Мирабелла, — жестко сказаланастоятельница, намеренно использовав новое имя Габриэлы. — Я считаю, чтовам необходимо самым серьезным образом подумать обо всем, что случилось, ирешить наконец, правильно ли вы выбрали дорогу в жизни. Монашество — этоподвиг, на который способен не каждый человек, и если вы ошиблись… Вы должныпосоветоваться с богом и со своей совестью, а чтобы вас ничто от этого неотвлекало, вы поедете в наше сестричество в Оклахоме и проведете там стольковремени, сколько будет нужно.
Настоятельница хотела только одного — убрать Габриэлу с глаздолой, подальше от скандала, который — как она подозревала — способен былнанести молодой послушнице глубокую душевную травму. Для Габриэлы эти словапрозвучали как смертный приговор.
— Я не поеду в Оклахому! — выкрикнула она каким-точужим, незнакомым голосом. В нем прозвучали и гнев, и отчаяние, и открытыйвызов, но сейчас Габриэла об этом не думала. Мать-настоятельница осталасьнепреклонна, в глубине души начиная сердиться на Габриэлу. И на Габриэлу, и насвященника, который едва не совратил эту неопытную девушку. С точки зренияматушки Григории, это был тяжкий грех. Она знала, что ей придется долгомолиться, прежде чем она сумеет простить отца Коннорса. Он не имел никакогоправа так поступать с невинной, чистой душой, которая и так слишком многострадала в своей жизни.
— Тебя никто не спрашивает, — резко сказала онаГабриэле. — Для тебя уже взяли билет. Ты отправишься в Оклахому завтра.Пока же ступай к себе в комнату и оставайся там. И помни — сестры будут следитьза тобой, так что можешь даже не пытаться связаться с ним. Подумай лучше о себеи о своем будущем. Если ты решишь остаться с нами — я буду только рада этому.Если решишь уйти, насильно никто тебя удерживать не будет. Господь дал каждомучеловеку свободу воли, так что каждый сам мостит себе дорогу к погибели или к спасению.Я не понимаю только одного, Габи… — Тут голос настоятельницы дрогнул. —Незадолго до твоего перехода в новициат я предлагала тебе пожить в мире. Тыотказалась. Но уже тогда тайно встречалась с этим… Коннорсом. Ты можешь мнеобъяснить — почему? Неужели ты мне не доверяешь?
— Я… я не встречалась с ним, — ответила Габриэла,все больше ненавидя себя за ложь. Ради Джо она должна была продолжать лгать,пусть даже за это ей суждено было вечно гореть в адском огне.
— Свежо предание… — вздохнула матушка Григория и знакомдала понять, что разговор окончен. Габриэла повернулась, чтобы уйти, но напороге кабинета ее остановил суровый голос настоятельницы:
