— Эрни, — я взяла сына за подбородок, заставляя его взглянуть мне в глаза. — Отвечай мне, где ты это взял?
— Сказал же, не могу, — упрямо повторил он. — Я поклялся молчать. Я не могу взять и нарушить слово. Моя честь зовётся верностью.
К моему величайшему ужасу с этими словами — страшным девизом бывших СС — он поднял в воздух правую руку с двумя пальцами, как это делали в своё время солдаты, приносившие свою клятву верности. Я прикрыла рот рукой, невольно опустившись на пол перед ним.
— Эрни, кто тебя этому научил?
— Никто.
— Не ври мне! Кто?! — я крайне редко кричала на своих детей, но тут мне было уже не до нежностей. — Ну-ка говори сейчас же! Кто дал тебе крест?! Кто?!
Он упорно молчал, и я, не выдержав, схватила его за плечи и хорошенько встряхнула; только тогда он, не привыкший видеть меня в гневе, выболтнул наконец:
— Папа дал. На мой день рождения.
Тут я и вовсе дар речи потеряла на какое-то время.
— Солнышко, папа никак не мог тебе это дать, — собравшись наконец с силами, я проговорила как можно мягче. — Папа больше не с нами, ты разве не помнишь? Он в другом мире.
— Вовсе нет, — спокойно заявил он.
— Родной…
— Вовсе нет, мама. Он жив. Но только говорить никому нельзя, потому что это большая тайна.
Я сосредоточенно вглядывалась в глаза сына, не зная, как реагировать на его слова. Эрнст был совершенно точно мёртв; казнён в присутствии представителей прессы и трёх союзных стран. Я лично видела фотографию его трупа в газете, которую я до сих пор хранила среди своих бумаг, сама не зная, зачем. Но Эрни был уже слишком большим, чтобы списывать подобные заявления на детские фантазии, да и крест на его шее был явно не плодом нашего общего воображения. Всё это натолкнуло меня на один единственный вывод: кто-то, притворяясь Эрнстом, действительно посещал всё это время моего сына, выдавая себя за его отца. Только это поднимало новую кучу вопросов: Эрни знал своего отца по фотографии и соответственно не принял бы слова какого-то незнакомца на веру так просто, если он и вправду не был похож на его отца. Да кто стал бы это делать, и что самое главное — зачем?
— Эрни, где ты в последний раз видел папу? — я решила продолжить допрос, надеясь хоть немного разобраться в происходящем.
— Сегодня в детском саду. Он пришёл поздравить меня с днём рождения.
— Как он выглядел, солнышко?
— Как на фотокарточке. — Эрни пожал плечами. — Только вместо формы на нём был костюм и шляпа.
— И ты хорошо разглядел его лицо, если он был в шляпе?
— Конечно. Мы говорили сквозь решётку забора, но он опустился на корточки передо мной, и я видел его так же близко, как тебя сейчас. Он очень высокий; у него карие глаза, как у меня, и шрамы, вот здесь, и здесь, и ещё один здесь…
Я забыла, как нужно дышать, наблюдая за тем, как мой сын рисовал на своём лице точное положение шрамов Эрнста, оставшихся у него с его студенческих дуэлей.
— Это невозможно… — прошептала я.
— Он и раньше меня навещал. И он всегда приходит на мой день рождения. В этом году он сказал, что я уже достаточно большой для настоящего подарка, и дал мне это. — Эрни с гордостью тронул «Крест за боевые заслуги», висящий у него на шее. — Он сказал, что крест раньше был его, но теперь он хочет, чтобы я его хранил. Я пообещал никому не говорить и не показывать его, но мне так хотелось с ним поиграть…
Мальчик повесил голову, разочарованный в себе за нарушенное слово. Я заставила себя подняться с пола и направилась в спальню, постепенно складывая кусочки головоломки у себя в уме: второй день рождения Эрни и таинственный мишка, «найденный» им под скамьёй; рисунки, которые он рисовал для папы и также загадочным образом «терял»; его угрозы о страшном папе-генерале, который перестреляет всех его обидчиков… Кто-то и вправду виделся с моим сыном все эти годы! Но только вот это никак не мог быть его настоящий отец… или же мог?
С трудом дыша от переполнявшего грудь волнения, я выудила наконец пожелтевшую копию «Нью-Йорк Таймс» из обувной коробки, где я прятала её вместе со старыми письмами и фотографиями, больше от себя, чем от других. Ледяными, дрожащими пальцами я принялась листать страницы, пока не остановилась на самой страшной, которую видела всего раз в жизни. Сейчас же, хмурясь и кусая губы, я заставила себя снова вглядеться в лица повешенных военных преступников, казнённых в Нюрнберге, сначала глядя на остальных, и только потом переведя взгляд на фото Эрнста.
Все казнённые мужчины лежали поверх деревянных гробов, в которых их сразу после этого кремировали, согласно данным репортёров, в той же одежде и с верёвками, на которых их повесили. Смерть, безусловно, меняет людей, и выглядят покойники немного отлично от того, как они выглядели при жизни… но только это всё же был Эрнст, я была в этом на сто процентов уверена. Я в течение долгого времени изучала посмертный снимок, ломая голову над происходящим. Если Эрнст был мёртв, то как так получалось, что описание посещавшего его незнакомца, данное мне сыном, так точно совпадало с его покойным отцом?
Единственным человеком, отдалённо похожим на Эрнста, обладавшим таким же ростом, телосложением, порезанной левой щекой и гривой тёмных волос, был его ближайший друг, Отто. Австриец также был арестован, но сбежал из тюрьмы для военнопленных, в последний раз подтвердив перед оторопевшими союзниками свой титул самого опасного диверсанта в Европе, которого никаким запорами было не удержать.
Пока Эрнст был ещё жив, а Отто ещё находился на свободе, скрываясь где-то в горах от ОСС, я каждый день молилась, чтобы он пришёл на помощь своему лучшему другу, и выкрал бы его из тюрьмы, как выкрал двумя годами ранее итальянского диктатора Муссолини. Но затем и Отто был схвачен, и вместе с этим растаяла моя последняя надежда. А что, если теперь, мучимому совестью за смерть друга, Отто не пришло в голову ничего другого, как сблизиться с сыном его покойного собрата из СС, хотя бы таким образом возмещая ему потерю отца?
Я быстро сунула газету обратно в коробку, крикнула Эрни, чтобы присмотрел за близнецами, а сама чуть ли не бегом выскочила из квартиры. Я с таким нетерпением стучала в дверь Урсулы, что она распахнула её, глядя на меня, как на умалишённую.
— Что случилось?
— Кто-то притворяется Эрнстом. Да, да, моим мёртвым Эрнстом. Я тебе всё потом объясню; присмотри пока, пожалуйста, за моими детьми, а я сбегаю в детский сад и поговорю с воспитательницей Эрни, ладно? Я их ещё не кормила, но мне очень нужно успеть до того, как мисс Стивенс уйдёт!
— Конечно, конечно, иди! Только что ты там такое говорила про Эрнста?
Вид у моей подруги был такой же, какой был у меня минут десять назад, но времени объяснять у меня не было.
— Потом всё расскажу!
Я схватила сумку и выбежала на улицу.
* * *
