Неизвестный доброжелатель
Душноватый день сменялся прохладным вечером. Граф Соколов убирал в сейф служебные документы, предвкушая наслаждение вкусным домашним ужином.
Но не зря говорится, что сыщик предполагает, а начальство располагает. Едва Соколов ступил на порог, как задребезжал телефон.
— Аполлинарий Николаевич. — Он сразу узнал голос начальника сыскной полиции Петербурга полковника Вощинина. — Ты на месте? Вот и отлично! Приезжай, граф, пожалуйста, ко мне. Есть повод отличиться. Я ведь помню, как ты с блеском распутал убийство барона Годе и разыскал чернильницу Екатерины Великой. И не гневайся, что так поздно покоя тебе не даю: дело, кажется, не терпит отлагательств!
Через пять минут Соколов катил на служебных дрожках к начальству. Статный красавец, брови с орлиным размахом, взгляд огневой, грудь колесом — дамы останавливали на нем восхищенные взоры.
Был он прирожденным сыщиком. Уже в военном училище, а затем в лейб-гвардейском Преображенском полку отличался неимоверной силой, острым умом, отчаянной храбростью, веселым нравом и умением располагать к себе людей. И хотя юный Аполлинарий порой откалывал такие штуки, за которые любого другого изгнали бы из полка, однако будущему гению сыска все сходило с рук. Уж очень любили его товарищи, уважали отцы-командиры.
Мог продолжать карьеру, получая чины и награды по военной линии, но отправился в полицию. Звезд здесь не хватали, получали лишь нагоняи от начальства да порой нарывались на бандитский нож или пулю. Но Соколов имел главную радость — уважение товарищей по службе. Более того, даже в бандитской среде к нему относились с почтением и страхом, рассказывая легенды о его отчаянной храбрости. (Впрочем, о подвигах полковника мне уже довелось рассказывать в книгах о нем.)
Вощинин отрывал пристава от основной полицейской деятельности лишь в исключительных случаях.
Соколов относился к своему командиру с особой симпатией. Он называл его «крестным отцом», и на то были веские причины.
Началось с того, что блестящий офицер, сын члена Государственного совета, любимец императора, граф Соколов однажды прогуливался со своей юной супругой, камер-фрейлиной по Офицерской набережной. Вдруг из ближайшего проулка раздались отчаянные вопли: «Караул, грабят!»
Граф галантно извинился перед супругой и поспешил на помощь.
Свернув за угол, он увидал, что возле легковой коляски, запряженной лошадью, в дорожной пыли валяются два человека. В руке одного из них блестел нож, который тот пытался употребить для смертоубийства. За руки бандита хватал мужичок крестьянского вида, очевидно извозчик.
Соколов без особых усилий выкрутил бандиту руку, отобрал нож. Выяснилось, что бандит нанял извозчика, но, проехав немного, когда в пустынном переулке не было ни души, приставил нож к груди извозчика и начал угрожать: «Давай деньги, иначе зарежу!»
Извозчик деньги не отдал, а начал сопротивляться и звать на выручку. И хотя бандит в нескольких местах успел порезать извозчику руки, но теперь сам попался графу Соколову.
— Вези к сыскной полиции, — приказал Соколов.
И далее случилось самое забавное.
Оказавшись возле сыска, для вящего эффекта Соколов вдруг ухватил бандита за ноги, оторвал от земли и на вытянутых руках отнес его на второй этаж — прямо в кабинет к начальнику сыска Вощинину, у которого по причине совещания было много народа.
Хохот был гомерический.
Известие об этом анекдотическом подвиге моментально облетело город, попало в газеты.
Узнал о нем и император, а Вощинин пристал с просьбой: «Граф, переходите к нам! Войны все равно не предвидится, а нам нужен такой боевой богатырь!»
Соколов и сам давно скучал по опасным приключениям, его неугомонная натура жаждала приключений.
Он дал себя уговорить. И не жалел об этом.
* * *
Вощинин, увидав Соколова, обрадовался. Он протянул ему какое-то письмо:
— Сегодня пришло по почте. Дело, кажется, нешуточное.
Соколов вопросительно посмотрел на шефа:
— Кто автор?
— Наивность тебе, граф, не свойственная. «Автор!» Коли бы знал, так тебя не звал бы. Да ты, господин полковник, садись удобней в кресло и читай. Можно вслух.
Соколов прежде чтения внимательно исследовал лист бумаги, лежавший в стандартном конверте. Он был почти квадратной формы, верхний край оторван. Химическим карандашом старательно выведено: «Господин обер-полицмейстер, по долгу чести заявляю, что мещанского звания Павлова Евдокия содержит в посудном шкафу яд мышьяк. Его, то есть яд мышьяк, сыплет в еду Пучевичам, от которого на праздник Рождества Иоанна Предтечи отравилась до смерти в Сестрорецке Эмилия Пучевич, а на Родительскую сестра ея Катерина. Еще отравила собаку дачную. Похоронены, то есть люди, на Охтинском Преображенском кладбище, где, вам известно, жидов хоронят».
Немного графологии
Соколов задумчиво почесал переносицу:
— Да-с, занятно! Настораживает то, что почерк еще детский — недостаточно выработанный, с танцующими буквами, но содержащий все элементы каллиграфии, которой наши учителя столь добросовестно истязают гимназистов. Возраст писавшего — лет двенадцать-тринадцать, вероятнее всего, писала девочка: здесь изящных линий больше, чем бывает у мальчишек. Стиль соответствующий.
Вощинин ласково положил руку Соколову на плечо:
— Вот-вот, найди писавшего или докажи вину Евдокии Павловой, тогда мы сумеем убедиться в твоих графологических способностях. Ведь обвиняемая — человек, хорошо знакомый автору писания. Согласен?
— Безусловно! И еще любопытная деталь: почему оторван верхний край странички? Не исключаю, что это стандартная писчая бумага, которую может приобрести каждый желающий. Нам подтвердят это на почте.
