Книга Тихоня - Джоанн Макгрегор

В начале января в Кейптауне лето в самом разгаре, дни длинные, жаркие, и ласковый юго-восточный ветер приносит приятную прохладу. Здесь же картина прямо была противоположная.

Мы пересекли границу «ревущих» шестидесятых широт, где свирепствуют ветра и ходят высокие волны, и тут же угодили в девятибалльный шторм с полярными ветрами, скорость которых была свыше девяноста километров в час, а волны при этом поднимались на высоту семи метров. Прогнозы погоды предсказывали, что шторм стихнет через несколько дней, но пока что «Сиренка» кружилась и вертелась на волнах, словно пьяный пират.

Я чувствовала себя прескверно, однако на палубу подниматься не отваживалась. Выглянув в иллюминатор, я увидела, как мы поднялись на гигантской волне и тут же нырнули в глубокую впадину, и мой желудок будто поднялся к горлу. Я слышала, как снаружи бушует шторм – как вздымаются и опадают ужасные высоченные волны, которые с бешеной силой разбивались о корпус корабля, а ветер выл, словно монстр под пытками.

Как я мечтала, чтобы прямо сейчас хоть клочок твердой земли появился под моими заледеневшими ногами. И теплый солнечный свет хоть на миг коснулся моего лица.

Весь этот день мы готовились к своей первой миссии, потому что вчера мы засекли плавучую базу японских китобоев, судно «Кошицу». И с этого момента мы будем держаться к нему так же близко, как кожный нарост близок ко глазу южного гладкого кита.

«Кошицу» – большой и уродливый корабль, на сером корпусе которого по трафарету аккуратно выведено слово «ИССЛЕДОВАНИЯ», а в дополнение к этому написано: «ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В СООТВЕТСТВИИ С МЕЖДУНАРОДНОЙ КИТОБОЙНОЙ КОНВЕНЦИЕЙ», – прямо под тем стапелем, где туши китов затаскивают наверх, чтобы разделать их на борту этой плавучей базы.

Китобои заявляют, что занимаются исследованиями особенностей питания китов, но они занимаются этим ради наживы, а не во имя науки. Согласно законам ни одна туша кита, убитого ради «посмертных исследований», не пропадает даром, так что китовое мясо потом продают на рынке открыто и совершенно безбоязненно, и оно оказывается на обеденных тарелках, в ресторанном меню и его находят даже в суши в Калифорнии. Это большой бизнес. Капитан Мерфи говорит, что кита можно продать где-то за миллион двести пятьдесят тысяч долларов, и одни только японцы получили разрешение на улов примерно тысячи китов в этом сезоне – главным образом южных малых полосатиков[70] и финвалов[71] и несколько горбатых китов[72], если они им попадутся. Им запрещено охотиться в водах Южного океана, который является китовым заповедником, но они все равно это делают.

Либби видела, как убивают китов. Гарпуны с разрывными гранатами на концах часто промахивались мимо позвоночника и не убивали кита наповал. После того как взорвались гранаты, проходит около часа, прежде чем кит умирает, и все это время, пока он бьется в агонии, в него беспрерывно палят из мощных ружей. Порой умирающего кита волокут за хвост, пока тот не испустит дух.

Все мы знаем, что такое китобойное судно: плавучая скотобойня. Корабль, несущий смерть.

Наша цель – причинить им такой финансовый ущерб и нанести такой технический урон, чтобы им было невыгодно продолжать промысел. Как только погода позволит, мы совершим захват. А пока мы выстраивали стратегию нападения и готовили самодельные «бомбы», пополняя наш арсенал – великое множество снарядов с вонючим или скользким содержимым.

Меня окатило волной отвратительного запаха, прежде чем я шагнула в общую каюту. По правде говоря, «отвратительный» даже и близко не описывает эту тошнотворную вонь. Смрад был похож на смесь блевотины, собачьего кала и гниющей канализации.

Несколько членов команды, в защитных очках и масках, закрывающих рот и нос, трудились не покладая рук, наполняя дюжины стеклянных бутылок омерзительно воняющей жидкостью.

– Что это? – спросила я у Либби, которая разливала жидкость опытной от долгой практики рукой.

– Загнившее масло. Оно не токсичное, но в нем высокое содержание масляной кислоты – вот откуда запах, а запах – это как раз то, что наносит им ущерб.

– Мы попытаемся забросать этими бутылками палубу и стапель китобойного судна, – сказал мне Майк. – Когда бутылки разбиваются, эта вонючая жижа растекается по палубе и воняет очень-очень долго. Создает крайне неприятные условия для работы. А еще лучше, если у них на стапеле туша кита, мясо заражается – и тогда его нельзя будет продать. Круто, да?

Изо всех сил зажимая рот и нос, я вызвалась помочь им в другом деле: засыпать в коричневые бумажные пакеты белый порошок под названием «метилцеллюлоза», заворачивать их и закреплять скотчем для безопасности. Пит, второй помощник, еще один австралиец-матерщинник, и который, будучи пятидесятилетним, был вторым самым пожилым человеком на борту, объяснил, что пакеты разрываются, когда падают на палубу, и всюду рассыпается этот порошок. Когда тот вступает в контакт с водой, то на палубе он образует пленку, настолько скользкую, что выполнять такие их каждодневные задачи, как перевозка и разделывание туш, становится просто невозможно.

– Скользко становится, как на кенгурином поносе, подруга. Обожаю наблюдать, как они катаются потом на своих сраках, – сказал Пит.

После обеда в тот день я получила доступ на двадцать минут к интернету и стала читать комментарии на свой рождественский пост. Среди множества рождественских пожеланий от сторонников со всего мира, вместе с комментарием случайного тролля, который назвал меня любительницей петтинга, эко-террористкой, которой следует подмыть свою вонючую задницу хиппаря, поесть говядины и затем подохнуть, затесался коммент, от которого у меня внутри все подпрыгнуло – от счастья, совершенно ничего общего не имеющего с морской болезнью.