Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
«И я как хочу буду звать», – подумал он.
И увидел, что Северина плачет. Слезы текли по ее лицу прозрачными дорожками, и все оно стало от этого таким горестным, что у Ивана чуть сердце не лопнуло.
– Что ты? – испуганно спросил он. – Северина, что случилось?
– Я думала…
Она тоненько всхлипнула, замерла и вдруг зарыдала в голос.
– Да что с тобой?!
Он развернул ее к себе, взяв за плечи. Наверное, ей неудобно было так сидеть, но едва ли она обратила на это внимание.
– Я думала… – проговорила она сквозь судорожные всхлипы. – Что ты поверил… То есть я ничего про это не думала… Я же не знала, что ты здесь… Но когда вошла и увидела тебя… То сразу подумала… Я подумала, что ты думаешь, что я… Что я его хотела…
– Ничего я не подумал. С чего мне чушь такую про тебя думать?
Оттого что Иван понял причину ее слез, он сразу успокоился.
– Но ты же меня совсем не знаешь!
– Не знаю – узнаю. Все, все, прекрати рыдать. Времени мало. Вытирай свои щеки венецианские.
– Какие щеки?
Она посмотрела удивленно.
– Неважно. – Он сам вытер ладонями слезы с ее щек и сказал: – Северина, послушай меня. Тебе, может, эти игры сердца и нравятся. Ну, ты же поэт, а главное, девчонка, – так оно, может, и должно было у тебя быть. Но теперь хватит.
– Что хватит? – спросила она. – Быть поэтом?
– Игр этих хватит! – рявкнул он. – Вот ты, вот я, вот у нас ребенок. Он важнее и стихов, и океанов.
– Я знаю, – тихо сказала она. – Раньше не знала. А когда он родился, я сразу это поняла. Этого невозможно не понять, когда рождается ребенок.
– Ну да, гормональная перестройка организма происходит. – Ивану было необходимо сказать что-то сухое и резкое, а ей – услышать что-то отрезвляющее. – Так вот, жить в детдоме он не должен. Это ты понимаешь?
– Это я понимаю лучше, чем ты думаешь.
Она произнесла это с такой простой горечью, что Ивану стало стыдно за свой поучающий тон.
– Прости, – сказал он. – Сам я хорош! Ладно, что ж теперь… Теперь надо, чтобы ты подписала бумагу, подтверждающую мое отцовство. Чтобы я мог его из детдома забрать.
– Куда забрать?
В ее голосе послышалось недоумение.
– Домой.
– К кому?
– Ко мне. К кому же еще?
– Но как же к тебе?… А твоя жена? Что ты ей скажешь?
– С чего ты взяла, что у меня есть жена? – усмехнулся Иван.
– Но было бы странно, если бы у тебя ее не было.
– Право на странности, надо понимать, имеешь только ты.
– Нет, конечно, нет! Но ведь ты… Ведь такой, как ты…
– Вот что, Северина, – поморщился Иван, – давай меня и мои странности обсуждать не будем. Даню, то есть ну да, Дедала, я смогу забрать сразу же, как только ты подпишешь документы. А за тобой я вернусь, как только отвезу его домой. Мне нечем это подтвердить, – помолчав, произнес он. – Но ты мне поверь. Я тебя здесь не брошу. Ну не могу я, чтобы он там оставался! Я же не в детдоме вырос. Мне каждый день, что он там, как нож в сердце.
Это он проговорил совсем тихо, уткнувшись губами ей в висок.
– Я тебе верю, – сказала Северина. Она легонько отстранилась и посмотрела прямо ему в глаза. – Я тебя люблю. И я ждала тебя всем сердцем.
Только она умела произносить такие глупые, такие наивные в своей чистоте и прямоте слова так, чтобы сердце же и замирало.
– Ну вот и хорошо, – поспешно сказал Иван. Еще только самому не хватало разреветься. Скупые мужские слезы – пошлятина какая! – Документы мне здешний начальник распечатал. Нотариус будет через час. Он как раз по средам сюда приходит.
– Дедал будет любить тебя так же, как я, – сказала Северина. – Он очень твой сын. Очень.
Глава 12
Москва была тиха, как лист, летящий с осеннего дерева.
Иван въехал в город ранним утром, когда даже вечно шумный Центр находился еще в редкостном и кратком состоянии покоя.
Он ехал всю ночь, и усталость ощущалась теперь слишком ясно. Наверное, не надо было выезжать из Ветлуги вечером и гнать в темноте по нижегородским дорогам. То есть не стоило делать этого в его положении – когда у него за спиной спал ребенок. Конечно, не стоило. Но такое происходило с ним впервые, и он еще не знал, как соотносить с этим положением свою жизнь.
Иван вспомнил, как Вера Анатольевна сказала: «Ничего, привыкнете», – и улыбнулась ободряюще.
Может, со временем он действительно должен был к этому привыкнуть, но сейчас, въезжая в Москву, Иван чувствовал только растерянность.
Он провел всю последнюю неделю в хождении по ветлужским конторам. Он был полностью сосредоточен на бумажных делах, потому что ему необходимо было преодолеть бессмысленное препятствие, которое перегораживало его жизнь, – преодолеть свою разделенность с сыном.
А теперь, когда этого препятствия не было, Иван впервые осознал, что происходит.
Он понятия не имеет, что делают с маленькими детьми, чтобы они жили так, как положено жить детям. Чем их надо кормить. Во что одевать. Когда укладывать спать. Что делать, если они заболеют. В конце концов, он въезжает в Москву, не имея где голову приклонить, как говорится в старинных книгах.
«Ну, насчет головы я загнул, положим, – подумал Иван. – Но все равно…»
Все равно – сейчас-то можно приехать с ребенком и к маме, и к Тане, но вот что делать дальше? Что делать завтра, послезавтра, через неделю? Ему надо будет вернуться в Ветлугу, чтобы заняться Северининым освобождением. Ему надо будет выйти на работу, а потом, вероятно, уйти в рейс. Тане восемьдесят лет – в таком возрасте не оставляют человека один на один с полуторагодовалым мальчиком, даже если это человек Таниной силы и самоотверженности. Мама… Иван не был уверен в том, что она имеет хоть какое-то понятие о возне с маленькими детьми. А если и имеет – не понятие, но, может, желание возиться с Данькой, – то где она будет это проделывать? В мастерской на Краснопрудной, в компании пьяных художников? Да там и ремонт еще идет, кстати.
Все эти соображения должны были, конечно, прийти ему в голову еще в Ветлуге. Еще в ту минуту, когда он сказал: «Это мой сын, и я хочу его забрать».
Должны были, но не пришли. А пришли только сейчас и привели его в растерянность.
Данька хныкнул и завертелся у него за спиной. Может, его пора накормить. Или напоить. Или переодеть. Вот сейчас он проснется, заревет – и что?
Иван почувствовал, что его охватывает уже не растерянность даже, а просто паника.
«Давай-ка охолонись! – Он чуть не произнес это вслух, да в последний момент спохватился, что разбудит ребенка. – Заметался, как курица без башки! Давай в разум приходи».
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
