Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Так вот он, его сын. Рожденный под землей, раньше срока, но на вид здоровехонький. Младенец, дар любви от Фариды, стал для Камино утешением в горе. Ребенка он растил сам, души в нем не чаял, а имя дал ему Кинкин.
Утром Адинда отправилась узнать, состоялась ли казнь, и обнаружила Товарища Кливона живым – избитый, без сознания, лежал он на задворках армейского штаба. Как она и надеялась, был он в парадной одежде, что она ему передала накануне, только теперь одежда была вся в крови, – перед рассветом, в половине пятого, он вымылся и, глянув на себя в зеркало, решил, что ангел смерти останется доволен его видом.
– Страшно вам, Товарищ? – спросил один из часовых, когда подошло время казни.
– Страшно бывает только солдатам, – ответил Товарищ Кливон. – Иначе зачем им носить оружие?
Когда пробило пять, за ним пришли солдаты, недовольные, что Шоданхо отменил приказ о расстреле. И, видя спокойствие осужденного на смерть, лишь пуще распалились.
– До могилы я и сам дойду, – сказал Товарищ Кливон.
– Сочтем за честь вас туда сопроводить, – ответили солдаты и потащили его волоком.
Всю дорогу по коридору его пинали, ни слова не давая вымолвить в свою защиту. Его бросили посреди небольшого поля, где собирались его казнить; он попытался встать и заморгал, ослепленный лучом фонарика. Все тело ныло от побоев. Даже перед смертью он надеялся, что кости у него целы.
Кливон встал, чувствуя, как по спине течет кровь, и, пошатываясь, заковылял к стене, где его должны были расстрелять. И тут на него посыпался град жестоких, рассчитанных ударов – били ногами, прикладами.
– Так вы меня не убьете, – сказал Товарищ Кливон.
Еще один удар башмаком – и он упал без сознания.
Это положило побоям конец. Перевернули солдаты его на спину и отошли в сторону. Никто не решался еще раз тронуть его – а вдруг помрет? Шоданхо разрешил его бить, но не до смерти, и бесчувственное тело бросили за штабом. Если загрызут его собаки, то солдаты за это не в ответе.
Очнулся Товарищ Кливон на больничной койке, весь в бинтах, ни рукой ни ногой не шевельнуть. Подле него сидела Адинда и вся так и лучилась радостью от того, что он жив и пришел в себя.
– Эта юная особа дотащила вас до главной улицы и привезла сюда на бечаке. Двое суток вы лежали без сознания, а она от вас не отходила, – сказал доктор.
Товарищ Кливон прошептал неслышное “спасибо” – даже рот был забинтован, – но Адинда все поняла по его глазам и кивнула, пожелав скорей поправляться.
Он вел бесчисленные стачки, руководил тысячей с лишним халимундских коммунистов, а теперь потерял все – и друзей, и даже родной город, который двигался к новой жизни, к будущему без коммунистов.
Неделю пролежал он в изоляторе, при нем безотлучно сидела Адинда, а Мина навещала каждое утро. Иногда в бреду Кливон повторял имена друзей, но, разумеется, почти все друзья его были мертвы, а быть может, и сам он уже в аду. Спрашивал он и про газеты, до сих пор считая, что с их исчезновения начался хаос. Если он начинал бредить сильнее, Адинда тут же клала на его пылающий лоб холодный компресс, и он снова проваливался в сон.
– Направить его в лечебницу для душевнобольных? – спросил доктор у Адинды.
– В этом нет нужды, – отвечала Адинда. – На самом деле он полностью в здравом уме, это мир вокруг сошел с ума.
Окрепнув, Товарищ Кливон выписался из больницы и вернулся в дом Мины. Он помогал матери с шитьем, стал нелюдим, сторонился общества. Он не знал, что творится в городе, лишь следил запавшими глазами за движениями швейной иглы. Даже если заказов не было, он шил что-нибудь, от носовых платков до наволочек, а когда извел все большие куски материи, стал собирать обрывки и шить лоскутные одеяла.
Он засел дома, говорить ни с кем не желал, и потому жизнь потекла так, будто его и вовсе не существует, и кто-нибудь нет-нет да и бурчал: “Лучше бы его все-таки расстреляли”.
– Казнить вас не казнили, но вы будто умерли, – сказала Адинда, которая вновь и вновь пыталась вернуть Кливона к жизни. – Может быть, вам и в самом деле место в лечебнице для душевнобольных.
Он не ответил, и девушка утратила всякую надежду до него достучаться.
Но однажды утром он, опрятно одетый, на глазах у изумленной матери вышел за порог. Услышав весть, что Товарищ Кливон вновь показался в городе, люди потоком хлынули на улицы. Вот он пересек улицу Скаутов, улицу Ренганис, потом Оленью, Голландскую, затем улицу Свободы – точно так же смотрели они когда-то, как вели его в тюрьму. И держался он с тем же небывалым спокойствием. Толпа зевак представлялась ему карнавалом.
– Позвольте спросить, куда вы идете? – поинтересовался кто-то.
– В конец улицы.
Впервые подал он голос с тех пор, как вышел из больницы, и те, кто слышал, диву дались, будто заговорил орангутан. Многие ждали, что он отправится в партийный штаб, ныне разрушенный, и объявит о возвращении коммунистов. Иные думали, будто он идет топиться в море. Однако никто не знал наверняка, и все шли за ним по пятам – ни дать ни взять балаган.
Все остолбенели, когда на полпути через городскую площадь он сорвал вдруг розу и блаженно вдохнул аромат, – девицы так и обмерли. Месяц проведя дома, он посвежел, а когда понюхал розу, в его взгляде вспыхнул на миг прежний огонек, столь многих женщин сводивший когда-то с ума. В сердце каждой ожила надежда, что это к ней он направляется, помириться или вспомнить былое, оживить любовь, что некогда пышно цвела, а то и вовсе не успела расцвести.
– Позвольте спросить, Товарищ, для кого этот цветок? – спросила совсем юная девчушка, губы у нее дрожали.
– Для собаки.
И он бросил розу бродячей шавке, трусившей мимо.
Многие женщины приуныли, когда оказалось, что идет он к Адинде, – той уже исполнилось двадцать, и красотой она не уступала матери. Деви Аю, удивившись нежданному гостю, пригласила его в дом, а сотни зевак толпились во дворе и жались к окнам в надежде подсмотреть, что же будет. Даже Шоданхо с Аламандой, не видевшие Деви Аю уже пять лет, в разгар медового месяца отвлеклись ненадолго от любовных утех и тоже смешались с толпой. Все гадали, к кому он пришел, к Адинде или к Деви Аю, – вне сомнений, он остался прежним Кливоном, любимцем женщин, и все ждали новой драмы с его участием, мечтали увидеть его в новой роли – и местным героем, и всеобщим предметом насмешек он уже успел побывать.
– Добрый день, мадам, – поздоровался Товарищ Кливон.
– Добрый день. Хотела бы я знать, почему вас не казнили, – поинтересовалась Деви Аю.
– Знали, что смерть – слишком большое для меня удовольствие.
Деви Аю рассмеялась шутке.
– Хотите кофе? Моя дочь сварила. Слыхала я, вы за последние годы очень сблизились.
– Вы про которую из дочерей, мадам?
– Со мной только одна живет, Адинда.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
