Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
– Помню, – сказал Вася.
– Ты его любил? – спросил Алабин.
– Не помню.
– Так вот. Он тебя любил, и я это прекрасно помню. А когда мы с твоей мамой полюбили друг друга, он остался один.
– Бывает, – сказал Вася.
– Он очень страдал, – сказал Алабин.
– Наверное, – сказал Вася.
– А тебе не пришло в голову как-то ему помочь? Теперь, когда ты уже почти совсем взрослый парень? Почти совершеннолетний? Я думаю, самое благородное и правильное будет, если ты отнесешь эти деньги, свой первый заработок – ему. Что ты молчишь?
– Зачем ему деньги? Знаешь, сколько в Метрострое проходчик получает? Да еще стахановец?
– Да не в деньгах дело, – сказал Алабин. – Это будет, ну, в общем, по-настоящему, по-человечески. Понял?
– Нет.
– Но почему? Разве надо еще объяснять?
– Не надо, папа, ничего мне объяснять, деньги я тебе отдам, они твои, решай сам. Если прикажешь, я разыщу адрес и перешлю по почте.
– Я не хочу приказывать, – сказал Алабин, – я хочу понять… То есть хочу, чтоб ты понял.
– Он мне чужой человек, – сказал Вася. – Он мне никто.
– А если ему плохо? Если он с горя пьет?
– Тогда посылай ему водку, – тихо, но дерзко сказал Вася. – По пол-литра в день. Или в Кащенко устрой, пускай лечится.
– Вася, – так же тихо, совсем сдавленным голосом сказал Алабин. – Уйди с глаз. Уйди скорее. От беды…
Вася встал со стула и, пятясь, вышел из комнаты.
Алабин вдруг понял, что Вася мог подумать про эти сто рублей вообще что-то чудовищное. Что это как бы плата Бычкову, выкуп Ани у бывшего мужа. За сто рублей? Бред и смех. За возврат сына? Полное безумие – кто отнимал? Но зачем он это предложил Васе? Значит, у него внутри что-то такое шевелится? Хотелось что-нибудь сломать, разбить, расколоть, покалечить. Он посидел молча, сцепив руки, пытаясь справиться с собой, но потом схватил мастихин и со всей силы швырнул в пол. Мастихин воткнулся в паркет, как нож. Попал в расщелину. Ловко! Значит, все обойдется. Он крикнул:
– Василий!
– Да? – Вася появился в дверях.
– Подбери! – сказал Алабин. Вася выдернул мастихин из щели в паркете, протянул ему ручкой вперед, как положено передавать нож за столом. – Положи сюда. Сядь. Так. Он тебе никто. А я?
– Ты мне отец, – быстро заговорил Вася, – ты, ты, ты, ты, а не он, только ты! Зачем ты мне про него говоришь? Может, ты больше не хочешь, чтоб я был твой сын? Тогда скажи прямо. И зачем попрекаешь? Все время говоришь, как ты с тринадцати лет на лесопилке, содержал мать и бабушку, а когда я, в общем, первый заработок…
– Не кажи «гоп». Ты его еще не получил, свой первый заработок.
– Все равно! Начинаешь попрекать великими бескорыстными мастерами. А теперь, выходит, я плохой сын. А сам? Мы четыре года здесь живем, а ты маме даже отрез на платье не купишь.
– По-моему, это ты меня попрекаешь. Деньги лежат в ящике стола, вот, вот – открой, посмотри, проверь! Отрез. Да пусть она брильянтами обвесится, я только счастлив буду!
– А она не может сама в ящик лазать. У нас отец деньгами заведовал.
– Отрез, – тряхнул головой Алабин. – Чтоб я, значит, по магазинам бегал? По Мюрам-Мерилизам? Да я эти годы как вол, вот, посмотри, – протянул Васе правую руку, растопырив пальцы, – вот, не заживает, от краски. Мне кафедру живописи предлагали возглавить, так я отказался, потому что творить надо! Свое создавать! И зарабатывать, кормить семью, потому что эта кафедра, я посчитал, большая потеря в деньгах… Я первый в нашем роду художник. Тебе легче будет, ты следом пойдешь. Ты моя кафедра, мне других учеников не надо.
– Спасибо, – сказал Вася.
– Не за что, всегда пожалуйста! Обращайтесь!
– Да нет же! Я серьезно. Ты меня человеком сделал. Настоящую жизнь подарил. Мне мама так и сказала, когда мы к тебе переезжали. «В настоящую жизнь едем, в другую, как в другой город, а про старую жизнь забудь, Васенька».
– И ты забыл?
– Как было велено.
– С ума сойти, – сказал Алабин, пристально вглядываясь в Васю.
– Не смотри так! Не надо! Ты не понял!
Алабин взмахнул рукой, замолчал на полминуты, потом оживился, пододвинулся к Васе – на этот раз Вася сидел на диване, а он на стуле, – взял Васю за обе руки и неожиданно даже для самого себя сказал уже полную несусветицу:
– А вот, например, если мама вдруг полюбит Николая Евлампиевича Колдунова? Вот который сейчас приходил? У него квартира не меньше да еще дача в Снегирях. Член всяких комитетов и коллегий. Машина с шофером. А?
– Ты не смеешь так говорить!
– Да я просто обязан так говорить. Как честный человек, обязан объяснить, что я – отнюдь не предел вашей так называемой настоящей жизни.
– Папа, не надо! – закричал Вася и обнял его. – Ну почему она мне про любовь не сказала? Полюбила, и всё. Я бы понял. Не тогда, так потом. Я же, я же люблю тебя.
– Почему?
Вася вдруг прижал его голову к своей груди и стал гладить, как ребенка:
– Как они все издеваются над тобой, тюкают со всех сторон, а ты хорохоришься, будто так и надо, и работаешь, работаешь, а все без толку, без толку, без толку! – Алабин хотел возмутиться, но Вася ладонью закрыл ему рот. – Теперь вот будешь картину переписывать, васильки приделывать. А может, правда, лучше возьмешь кафедру? Ну, на два-три года? Отдохнешь от всего этого.
– Ну и что? – спросил Игнат.
– Ну и не знаю, чем закончить эту сцену, – сказала Юля. – Давай лучше так оставим.
– Давай оставим, – сказал Игнат. – Иногда можно вот так, уйти в лирику. Да, и вот еще что. Виктор Яковлевич сказал, что ты все напутала с польским академиком. Наверное, он сказал, ты имела в виду Якуба Оскаровича Парнаса. Он правда жил в этом доме. Судьба похожа. Поляк, приехал в СССР, великий биохимик, получил все чины и звания, ордена и посты, потом арестован и погиб на первом же допросе. Но есть и разница. Парнас приехал в СССР в тридцать девятом. Он не от Пилсудского спасался, а просто оказался во Львове, когда Львов по пакту отошел к СССР. Ну, конечно, его не силой увезли, а задобрили, наверное. И самое главное: Парнаса арестовали в сорок девятом, а вовсе он не исчез в тридцать четвертом. И еще: этот замечательный дом построен в тридцать восьмом. То есть и сам Алабин не мог там оказаться в тридцать пятом.
– Спасибо, – сказала Юля. – Сама знаю. Давай дальше. Готов?
Года полтора-два прошло, и Марина Капустина пришла к Алабину.
Мастерская. Алабин сидит на своем любимом стуле. На табурете лежит палитра. Рядом – раскрытый ящик с тюбиками. Он выдавливает краски, готовясь к работе.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
