Каждое его слово звучит так, словно он старательно их подбирает.
– У моего дедушки были странные сложности с письменной речью.
Ифа вдыхает и выдыхает. Она поверить не может в то, что слышит. Она не верит, что он сказал слово «письменной» перед «речью». Она любит его за это, любит за это определение, потому что речь ведь так разнообразна, у нее столько форм, и только письменная, будь она проклята, с Ифой не согласуется, ставит подножки, мешается и путается, как веревка, у нее в голове. Со всеми остальными она справляется.
– Правда? – выдавливает из себя Ифа.
– Ага. Он всю жизнь делал вид, что все в порядке. У него был целый запас оправданий, на все случаи. То он говорил, что читать умеет только по-русски. Потом, что очки потерял. Еще, что у него болит голова и не почитаю ли я газету ему вслух. Но это все была неправда. Мы все знали, что он просто не может читать.
В интонации тщательной небрежности, в том, что Гейб говорит, Ифа внезапно ловит парящее, тянущее вверх ощущение, словно из мышц и костей ее спины раскрылись гибкие пернатые крылья.
– Когда ты возвращаешься? – помолчав, спрашивает Гейб. – Я по тебе скучаю. Мы все по тебе скучаем: я, крысы, тараканы, те страшноватенькие твари, которые по ночам царапаются в стенах.
– Скоро, – говорит Ифа, глядя на остров Оумей. – Я вернусь очень скоро.
– Обещаешь?
– Обещаю, – говорит она, и слова расходятся туманом по стеклу. – Но знаешь что?
– Что?
– Думаю, нам надо сюда на какое-то время приехать.
– Сюда?
– Туда, где я сейчас, на остров Оумей. Хотела бы я, чтобы ты его увидел. Тут так красиво. У моей семьи здесь дом. Можем там пожить, вдвоем, и просто все пересидеть.
Она слышит, как он сглатывает, переставляет пальцы на трубке.
– Ммм, может быть. Мне там понравится? То есть, я так понимаю, оно не больно похоже на Манхэттен.
Она смеется.
– Нет ничего менее похожего на Манхэттен, это я тебе точно говорю. Тоже остров, но на этом сходство заканчивается.
– Ифа…
– Просто подумай.
– Ладно, – говорит он. – Привези мне фотографию, и я подумаю.
Моника прислоняется к каменной стене и ждет. Уже за полночь, дело к часу. Над островом висит луна, такая невозможно круглая и яркая, что кажется поддельной, голливудской луной, сделанной из бумаги, фокусов и электрических лампочек.
Она снова и снова чувствует, как к ней подползает сон, точно сквозняк из-под двери. Веки тяжелеют, голова начинает клониться, но она рывком себя будит.
Когда Ифа не вернулась с наступлением темноты, после того, как пришли Майкл Фрэнсис и Клэр, Гретта все вскакивала с кресла, подходила к окну, ломала руки, говорила, куда она делась, она что, в море упала, как думаешь, почему все только и делают, что исчезают? Моника отправила ее спать, сказав, что выйдет и отыщет Ифу. Все устали после ночи на пароме. Казалось бы, Ифе тоже нужно отдохнуть, еще же и разница во времени, но, если подумать, Ифа никогда много не спала.
Моника вышла в темноту. Прошла по северной стороне острова, обогнула западную оконечность, вернулась на юг. Звала и звала Ифу по имени, искала везде, где только можно. Все это напомнило ей те времена, когда маленькая Ифа ходила во сне. Они шли волнами, эти ее ночные блуждания. Могло пройти несколько недель, и ничего, но потом Моника просыпалась, а соседняя кровать была пустой, простыни откинуты, и она понимала, что Ифу поднял на ноги какой-то неведомый порыв. Моника обычно искала по дому: в ванных, на лестнице, в гостиной, в кухне. Однажды она ее нашла скорчившейся на корточках перед угасающим огнем. Иногда она сидела на постели Майкла Фрэнсиса. А как-то раз отыскалась в саду за домом, все пыталась открыть дверь сарая, глаза полуоткрыты и затуманены, охвачены какой-то сновиденческой драмой. Отец перевесил задвижки на двери повыше, так что Ифа не могла достать, чтобы она не ушла на улицу.
И вот Моника опять ищет в ночи блуждающую Ифу, готовая бережно отвести ее обратно в постель.
Она увидела сестру с вершины песчаной дюны: крохотную фигурку, идущую обратно по дамбе, гладко блестевшей в лунном свете. Моника осторожно спустилась – на ней под ночной рубашкой были резиновые сапоги – и теперь ждет здесь, у стены.
Когда Ифа добирается до подъема на дорожке, Моника зовет ее по имени.
– Ифа!
Тень сестры вздрагивает, прижимает руку к сердцу.
– Кто там? – спрашивает она, и Монику удивляет страх в голосе.
– Это я.
– Ох. Ты меня до полусмерти напугала. Что ты там делаешь?
– Тебя жду. Где ты была?
– Гуляла, – отвечает Ифа, не останавливаясь, и проходит мимо Моники по дорожке.
– Где гуляла?
Она машет рукой себе за спину, в сторону Кладдадаффа.
– Там.
Их окружает мягкая тьма, но Моника видит, что лицо у Ифы напряженное, углы рта слегка опущены, эту линию Моника очень хорошо помнит с детства. Моника осторожно лезет через стену, неумело, сапоги цепляются за края камней, она бежит за Ифой и догоняет ее.
– Ты звонила своему парню?
Ифа издает звук, который не значит ни «да», ни «нет», и Моника, не намереваясь этого делать, останавливается. Она произносит:
– Ифа, послушай.
Ифа тоже останавливается, в нескольких шагах, спиной к Монике.
Моника сама себя удивляет. Она не знает, что хочет сказать, не знает, что должна выслушать Ифа.
– Я… – начинает она. – По поводу Джо…
Она запинается.
– Все было так… после того, что случилось, ну, ты понимаешь… – Она делает вдох, потом ей удается выговорить: – После того, что я сделала… я… ну…
– Просто скажи, – говорит Ифа, по-прежнему стоя к Монике спиной.
– Что сказать?
Ифа вздыхает.
– Давай, на хрен.
Моника морщится. Гадость, нельзя такое говорить. Ей это Джо сказал, когда…
– Все это слово знают, – говорит Ифа. – Только ты, кажется, нет. Начинается с «п».
Молчание. Они слушают тонкий птичий щебет, хлопание ветра, борющегося с подолом Моники, далекое биение волн.
– Прости, – произносит Моника на дорожке через остров Оумей, глядя в напряженную спину сестры.
– За что?
– За все. За то, что думала, что ты могла рассказать Джо. Конечно, ты бы в жизни не стала. Я не знаю, почему я забыла, что ты не такая. И… – Моника умолкает, тянет себя за манжеты ночной рубашки. – Я наговорила тебе в тот день на кухне всяких мерзостей. Жутких. Я об этом с того самого дня жалею.
– Правда?
– Да. Нельзя было на тебя так накидываться, и не надо было такое говорить, все это неправда, и…
