Приехавши в первую деревню, мы остановились на одном дворе, слезли с лошадей, заложили им сена и начали искать фуража.
Видя, что трем человекам здесь нельзя управиться, я вернулся назад; взял еще двенадцать человек из команды и, прибыв обратно, приказал людям расположиться по разным квартирам. Кормить лошадей. И проворнее свозить найденные запасы.
Я и солдат Користелев стали на одной квартире. Только что мы в клуне слезли с лошадей и заложили им сена, как вдруг из пистолета — хлоп! Это, мол, наши ребята нашли пистолет или ружье, да и пробуют, а тут слышу, бац да бац.
Я скорей муштук лошади в зубы, выскочил во двор и только что от ворот на улицу, как конный поляк тут и есть! Он бросился ко мне и кричит: «Пардон!» Я, делать нечего, тоже говорю: «Пардон»!
Поляк схватил меня у затылка за волосы правою рукою; каска с меня свалилась, а левою взял повод моей лошади к своему поводу, так что я пришелся у него с правой стороны. Немного проехав, мы вместе поворотили в большую улицу. Смотрю: за деревней стоит их фронт, этак эскадрона два. Тут мне и думается: что я за дурак, что отдамся в плен? Лошадь у меня была добрая! Ах добрая! Поводья держу в руках.
Собственный пистолет был у меня всегда за поясом, и на ремне через шею, а пара казенных — в ольстредях. Оружия у меня много — ведь срам, когда возьмут! А сам меж тем правой рукой взвел я курок, а левой прикрыл — и из-под руки бац!
Поляк повалился. Повернув направо, я дал коню шпоры, махнул плетью — и конь взвился подо мною.
Конь подо мной, а Бог надомной!
Польские уланы пустили мне вдогонку десяток выстрелов, но Бог хранил. Несколько человек из фронта бросились за мной, да где ж им! У меня не конь, а змей был. Кабы тот конь теперь — кажется, взобрался бы на него как-нибудь, хоть бы лестницу приставил. А там — ура! Да только и видели старика!
Ох, добрый был конь мой, краснобурый! Иногда сделается весь как в мыле: по воде бродит и воды в рот не берет, а остыл — напьется. Умница, а не лошадь была, — все мне завидовали, уж подлинно можно было сказать: конь — подо мной, а Бог — надо мной.
Подскакиваю к деревне, где я оставил команду с обозом — смотрю, Користелев как будто правый стоит у ворот; сабля у него на темляке, а пистолет в руках — я огрел его плетью: что за дурак! Чего, мол, тут стоишь? Дал бы знать команде!
В деревне я сделал тревогу, велел поседлать лошадей, а пехоте, схвативши одне сумы да ружья, бежать за мной! Сам с конницей поскакал вперед. Подъезжая к деревне, из которой вырвался, оглянулся назад и вижу: наша пехота уже успела взбежать на взволок.
Тем временем поляки дали знать конфедератам, что мы фуражируем в их деревне. Неприятель с двумя эскадронами и двумя ротами пехоты, как я узнал после, ворвался в нашу деревню и начал перестрелку с унтер-офицером, который с пятью человеками при повозках возвращался с мельницы.
Он только что въезжал в деревню, занятую нами, как я с командой, собранной по тревоге, выскакивал из нее. Пехота, бежавшая за мной, успела в это время показаться на горе, но, услыхав пальбу в деревне, воротилась.
Неприятель принял эту пехоту за авангард и, оставив унтер-офицера в покое, удалился по обыкновению в лес. Местоположение было такого рода, что неприятелю нельзя было заметить, откуда вышла наша пехота.
Въехавши в деревню, где было начал фуражировать, нашел я раненого Тихона Иванова. Когда я назначал его ехать со мною, он было отговаривался. «Там, брат, деревня большая, — говорил я, — повеселеешь: водка есть и пива вдоволь». — «Да мне что-то нездоровится, Илья Осипович!» — «Пустое, брат, поедем!» Бедняга как будто что-то предчувствовал.
Тихон Иванов рассказал, что одного из наших взяли в плен. А остальные десять человек явились ко мне. Присоединив их к команде, бросился я с ними отбивать пленного по дороге, указанной раненым солдатиком.
Проехали версты четыре; видим деревушку, а за нею речка, неприятеля же нет. В деревне я оставил команду, взял одного драгуна и, проскакав влево лесом, остановился за сосною. Смотрю, едет навстречу их кавалерия. Я вернулся, зажег деревушку и бросился к раненому Тихону Иванову.
— Ну что, брат Тишка, жив?
— Жив, Илья Осипович!
— Что, на лошадь сядешь?
— Нет, не могу!
— Пособим.
— Нет, не могу!
Послышался конский топот.
— Прощай, брат Тишка!
Оставив бедного земляка, побежал я к фуражирам, да выехав на гору, увидал, что деревня, где мы фуражировали, горит! Ее зажег унтер-офицер, который с людьми и обозом уже выезжал на гору. Ехать в деревню мне было незачем; я оставил ее вправо и потянулся к обозу.
На другой день, верстах в пяти от ночлега, увидал я, что кто-то в стороне скачет на паре лошадей, полем, без дороги. Я подбежал поближе; смотрю — подпоручик Козлянинов.
Часу этак в девятом утра, порожняком и не весело подъезжал я к лагерям; наши войска уже трогались и выстраивались в линии.
Гампер (так звали майора) удивился, увидав меня, и только сказал: «Гм!» — цел, мол. Уж у него такая была привычка, всегда говорил сквозь зубы.
Кавалерия — на сабли, а пехота — на штыки
В полку сказывали, что в ожидании помощи от прусского короля наши выступили было из-под Щикотина в поход. Но еще дежурство не успело выйти из местечка, как прибыл туда вперед своей армии прусский король и, узнав, что войска наши выступили, велел их воротить.
Казак, посланный с приказанием, обгоняя полки, кричал: «Назад! Назад, ребята!» Все поворотили назад и шли, прибавя шагу.
Когда в пехоте — прибавь шагу, так в кавалерии — шпоры. К 4-м часам пополудни армия возвратилась к Щекотину и расположились лагерем на старых местах. Наши стали на бугре, а правее — прусская армия, около реки, ее-то уж не припомню, как звали.
На другой день чем свет сказан был поход вперед. Так вот-с, и я подоспел с командой как раз к началу дела. Наш фронт был выстроен против неприятеля. У него были: пехота, кавалерия, артиллерия, косинеры с косами и пиками, армия сильная. Мы стояли на левом фланге, а еще левее нас — донские казаки.
Прусская армия, что стояла под бугром, от реки, уже шла правым флангом на левый неприятеля. По средине общего расположения случилась деревня, поближе к полякам и немного подальше от нас.
Сражение началось тем, что наши выгнали поляков из деревни и стали бить из орудий. Их кавалерия бросилась к нам на левый фланг. Мы не полагали, что это неприятель, люди были одеты в шинелях и ехали повзводно, на расстоянии сажень ста или полутораста от нашего фронта. После скомандовали им, по-польски, — во фронт! А у нас и сабли не были вынуты!
Наш полковник Чичерин, повернувшись на коне, кричит: «Сабли вон!., с места атака!» Мы бросились марш-марш, врубились и смешались с поляками. Сделалась такая каша, что ужас! Они проскочили через нас, а мы через них.