Более успешными оказались совместные действия воевод князя Ивана Андреевича Хованского и того же князя Якова Петровича Барятинского, отосланных князем Михаилом Шуйским освободить от тушинцев Ростов, а потом Кашин.
Пока в Александровой слободе решали локальные задачи, пришло долгожданное известие о начале развала Тушинского лагеря. Как ни добивался царь Дмитрий, чтобы королевские послы, приехавшие в декабре 1609 года под Москву, явились прежде к нему на прием, они проигнорировали «царика», а заодно и его «царицу» Марину Мнишек, вынужденных наблюдать за тем, как процессия с королевскими послами проезжает мимо царского терема в Тушине. После такого прозрачного демарша стало очевидно, что царь Дмитрий лишился какой-либо самостоятельной роли. Это устраивало всех, кроме него самого. Как писал Николай Мархоцкий, «тем временем Дмитрий, поняв, что на переговорах он остался в стороне и данного ему слова мы не сдержали, сбежал от нас в Калугу»[413].
Тайный отъезд самозванца, бежавшего из Тушина сразу же после Рождества 1609 года в дровяных санях, в сопровождении только нескольких преданных ему казаков, немедленно расколол Тушинский лагерь. Не все поляки были согласны служить королю. Но с исчезновением царя Дмитрия у «рыцарства» пропадала и возможность получить свое «заслуженное». Тут же обострились противоречия между польско-литовскими наймитами и русскими боярами Вора, оставшимися в Тушине. Впечатление, произведенное бегством Вора, было столь сильным, что пошли слухи о его гибели. Этот слух, в котором, конечно, желаемое выдавалось за действительное, дошел до князя Скопина-Шуйского, и он тоже ему поверил. Немедленно из Александровой слободы были разосланы радостные грамоты от «государя царя и великого князя Василья Ивановича всеа Русии бояр и воевод князя Михайла Васильевича Шуйского с товарыщи». В них торжественно сообщалось, что «Вор, который назывался государским сыном царевичем Дмитрием Ивановичем всея Русии, в Ростригино место, погиб, а двор его и животы литовские люди и воры разграбили, а у литовских и у русских людей промеж себя рознь великая и руские люди из воровских табор к Москве и к русским людям в таборы перебираются»[414]. По этому поводу от Устюга до Верхотурья, Тобольска и Томска успели отслужить молебны «по три дня с звоном». Тем сильнее должно было быть разочарование, когда выяснилось, что царь Дмитрий никуда не исчез, жив и, обосновавшись в Калуге, собирает свой новый двор, «очищенный» от компрометирующих тушинских полковников, ротмистров и казачьих атаманов. Одни имена этих «героев» — таких, как казненный в 1608 году самими сторонниками Дмитрия атаман Наливайко или продолжавший бедокурить по коломенской дороге еще в конце 1609 года «хатунский мужик» Салков, — наводили ужас на жителей московских городов.
Произошедшее в Тушине не могло не повлиять на лагерь Сапеги под Троице-Сергиевым монастырем. Оба лагеря давно уже превратились в «сообщающиеся сосуды». Перед сапежинцами стоял такой же выбор: идти или нет на службу к королю. Как и тушинцы, это войско занималось уже больше конфедерациями и выработкой условий получения «заслуженного», чем осадой монастыря. 12 января 1610 года все было кончено. Ян Сапега, не выдержав давления отрядов князя Михаила Шуйского, в любой момент грозивших напасть из Александровой слободы, приказал оставить свои позиции под Троицей и отступить под Дмитров. Выходцы из сапежинских «таборов» рассказывали историю, заставившую Сапегу бежать от монастыря. Будто из ворот Троицкого монастыря выехали три старца на лошадях разной масти: серой, гнедой и вороной «и поехаша по московской дороге мимо сапегиных табар». Как ни старались посланные за ними по приказу Яна Сапеги всадники, они так и не смогли их достичь почти до самой Москвы: «Они же у них из очей не утекаху, а не могоша их догнати». Рассказ об этом происшествии устрашил Сапегу, и он «поиде от монастыря с великою ужастик». Защитники монастыря приписали свое чудесное освобождение небесному заступничеству и ходатайству преподобного Сергия Радонежского и его ученика и преемника Никона: «Молитвами чюдотворцов Сергия и Никона очистися»[415].
На земле же вся слава освободителя Троицы досталась князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, немедленно перешедшему со своим войском из Александровой слободы в Троице-Сергиев монастырь. Но и после этого он не торопился ехать в столицу, а организовал преследование Сапеги, отправив в поход воевод князя Ивана Семеновича Куракина и князя Бориса Михайловича Лыкова с приданными ему русскими и немецкими людьми, в том числе отрядом Давыда Жеребцова. Отход сапежинских полков в Дмитров был вызван еще тем обычным обстоятельством, что у них кончились припасы. Сборщики кормов были разосланы по замосковным городам, а сам Ян Сапега остался дожидаться их в Дмитрове. Только теперь крестьяне не отдавали безропотно все, что у них потребуют по тушинским запросам. Большинство посланных так и не вернулись, найдя свои могилы в той самой стране, которую они надеялись завоевать так же легко, как испанцы земли американских индейцев. Сапеге же предстояло выдержать штурм почувствовавших свою силу земских войск. Об отчаянности его положения свидетельствует то, что он вынужден был обратиться за срочной помощью к своему заклятому «другу» гетману князю Роману Ружинскому в Тушино.
Должна была решиться на что-то брошенная всеми в Тушине Марина Мнишек. Она буквально металась, писала слезные письма королю Сигизмунду III, укоряя отвернувшуюся от нее фортуну. И в этот момент ее достигли тайные записки Лжедмитрия II. Он звал ее к себе словами любви: «птичка», «любименькая», «мое сердце», и она не смогла не откликнуться на этот столь необходимый для нее призыв[416]. Оказавшись после отъезда из тушинских таборов в Дмитрове у Яна Сапеги, «царица» Марина Мнишек воодушевила горстку защитников дмитровских укреплений на продолжение обороны. Николай Мархоцкий, приходивший с тушинским подкреплением в Дмитров, так рассказывает об этом: «Когда наши вяло приступали к обороне вала, а немцы с москвитянами пошли на штурм, она выскочила из своего жилища и бросилась к валу: „Что вы делаете, злодеи, я — женщина, и то не испугалась!“ Так, благодаря ее мужеству, они успешно защитили крепость и самих себя»[417]. В Дмитрове повторились события тверской осады. Сохранились расспросные речи участника боев под Дмитровом «ратного человека» Шумилы Иванова, служившего в полках князя Бориса Михайловича Лыкова и Давыда Жеребцова. Он и рассказал, как было дело с началом дмитровской осады 10–11 февраля 1610 года: «Ко Дмитрову приступали в маслено заговейно, и назавтрее, в понеделник, государевы люди острог взяли приступом, и воровских и литовских людей побили, и в остроге взяли восмь пушек; а с досталными де не со многими людми Сопега и с воровскою женою с Маринкою, с Сандомирского дочерью, заперся в осыпи; и государевы де воеводы князь Борис Михайлович Лыков с товарыщи и с ратными людми, прося у Бога милости, над осыпью промышляют»[418]. Эпилог осады Дмитрова описан у Иосифа Будилы: «Сапега, видя, что нет помощи из большого лагеря, зажег крепость, разбил орудия и ушел во Ржев». Иосиф Будило имел все основания сказать про дмитровское приключение царицы Марины Мнишек: «…попала из-под дождя под дождевую трубу»[419].
