Как-то архиепископ из Осаки,Развлекался с бамбуковым посохом.Получил нагоняйЗа такой ай-яй-яй,И он запил на месяц без просыха.
В коллекции только одно стихотворение Одена, но оно еще менее приемлемо в силу того, что «это долгий и подробный рассказ об акте фелляции от лица того, кто его совершает. На нем я тоже из вежливости ненадолго задержал взгляд». Эмис дочитывает до конца, «симулируя внимание и заинтересованность», и потом с «притворным сожалением и подлинной уклончивостью» говорит, что, к сожалению, они едва ли подойдут для издательства «Оксфорд Юниверсити Пресс».
Трое прощаются и уходят. На следующее утро Мартин звонит Кингсли.
– Ну ты, блин, и папаша. Эта шалава из заказа такси велит мне, пожалуйста, не кладите трубку, абонент, и тут чертову абоненту приходится не класть трубку одной рукой, а другой отбиваться от Драйберга. Мы раз пять обежали вокруг кровати, пока он от меня не отстал. Похлопал меня по плечу, сказал каким-то добродушным тоном «Все ясно, юноша» и отвалил.
– Это было рискованно с его стороны, – отвечает Кингсли. – Надо было тебе идти к нему в спальню с Хитченсом.
– Может, да. А может, и нет.
Размышляя позже о случившемся, Кингсли Эмис задается вопросом, а вдруг утомление от погони за его сыном вокруг кровати ускорило кончину Драйберга. «Эта мысль не особо меня огорчает», – прибавляет он.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС обменивается оскорблениями с ДЖОРДЖЕМ ГАЛЛОУЭЕМ
Барух-колледж, Лексингтон-авеню, 55, Нью-Йорк
14 сентября 2005 года
Проходит почти тридцать лет. Кристофер Хитченс живет в Америке. Знаменитый иконоборец, бунтарь, мастерски владеющий искусством брани, по выражению Оберона Во, он громогласно выступает за вторжение коалиционных сил в Ирак. По этим причинам политик-радикал Джордж Галлоуэй вызывает у него особое презрение.
Трудно сыскать кого-нибудь радикальнее Галлоуэя. Реликт прежней революционной эпохи, он был исключен из Лейбористской партии за подрыв ее репутации и теперь возглавляет собственную партию под названием «Уважение», или «Уважение (Партия Джорджа Галлоуэя)», как она зовется на избирательных бюллетенях. Как и Хитченс, он не скрывает своих убеждений.
У них много и других сходств: страсть к курению (к сигаретам у Хитченса, сигарам у Галлоуэя), лукавая театральность, врожденное красноречие, чистое удовольствие, которое получают они от собственной несгибаемости. Всего несколько лет назад Галлоуэй видел в Хитченсе товарища и хвалил его как «великого британского литератора» и «величайшего полемиста». Но их отношения испортились. Теперь Галлоуэй включает его в свой черный список проклятых. «Люди, которые вторглись и уничтожили Ирак и убили миллион иракцев своими санкциями и войной, будут гореть в аду, в геенне огненной, а их имена история навечно заклеймит как имена убийц и военных преступников», – говорит он[175].
Они впервые встретились на ступенях вашингтонского здания Сената несколько месяцев назад, когда Галлоуэй готовился защищаться перед сенатской комиссией, обвинявшей его в том, что нажился на иракских продажах нефти.
Под жужжание телекамер Хитченс приблизился к нему и задал несколько вопросов о некоторых его утверждениях.
Галлоуэй: Это обрюзглый, насквозь пропитый бывший троцкистский хлыщ, слоняющийся по Вашингтону, словно какая-то побирушка.
Хитченс: Я только спросил… Мне просто стало интересно… Вы сказали, что контактировали с комитетом через письма, по электронной почте. Вы принесли с собой копии этих писем?
Галлоуэй: У кого-нибудь есть небессмысленные вопросы?
Хитченс: Или электронных писем?
Галлоуэй: Ты, пропитый, распухший…
Американский репортер: Вы будете отвечать на его вопрос? По сути его вопроса?
Галлоуэй: Я пришел выступать перед Сенатом.
Хитченс пошел за ним в здание, продолжая осыпать вопросами. Пожалуй, неудивительно, что «он облил меня новой порцией оскорблений».
Галлоуэй: У вас руки дрожат. Вам срочно надо опохмелиться.
Хитченс: А вы настоящий драчун, да?
Вскоре после этого Галлоуэй принимает предложение Хитченса провести публичные дебаты. Между тем обвинения Хитченса становятся все напористей. «Рассмотрите кадры с Галлоуэем государственного сирийского телевидения, и вы убедитесь, как неразумно и неосторожно со стороны столь мерзкого типа делать личные выпады, – пишет он в одной из своих многочисленных статей. – Жестокая природа, которая могла бы сотворить прекрасную задницу из его лица, испортила все тем, что взяла и снабдила эту вонючую дыру плохо чищенными клыками»[176].
