Я была рада убедиться, что несмотря ни на что, еще способна интересоваться другими людьми. Я всегда повторяла себе, что, может быть, со временем моя боль немного уменьшится.
Странно было видеть свое лицо, заключенное в довольно внушительную золоченую раму, глядящее на меня со стены. Безусловно, это была незаурядная, запоминающаяся картина. Она привлекала к себе внимание благодаря чуть заметному оттенку трагичности, который Жерар придал молодому и наивному лицу. Он сделал это с удивительным мастерством. Неужели я действительно произвожу такое впечатление, думала я.
Я прошла вдоль развешанных полотен. Некоторые виды Парижа были восхитительны, но внимание прежде всего привлекали портреты. Со стены на меня взирала мадам Гарньер. Я видела, как она подсчитывает в уме, сколько выгадает на покупках. Мне вспомнилась ее плутоватая ухмылка, когда я уличала ее в жульничестве, а она спокойно отмахивалась от моих обвинений. Вся она была перед нами, со всеми своими пороками и добродетелями. Я начинала понимать, что Жерар очень талантливый художник.
Это были волнующие дни. Я часто посещала выставку. Мне было трудно этого не делать. Жерара приводил в восторг мой энтузиазм.
О моем портрете много говорили, и в заметках по поводу выставки мне уделялось особое внимание.
«Ноэль — гвоздь программы», «Ноэль удержит пальму первенства», «Портрет молодой девушки, которой есть, что скрывать — покинута своим возлюбленным?», «Что пытается объяснить нам Ноэль?», «От этой картины невозможно оторвать глаз».
Мадам Гарньер тоже стала объектом комментариев. «Тонко схваченный характер», «Яркая индивидуальность», «Жерар де Каррон значительно продвинулся за последние годы и не должен на этом останавливаться».
Мне было приятно узнать, что кто-то хотел купить мой портрет, но Жерар отказался его продать.
— Он мой и навсегда останется со мной, — сказал он.
Когда выставка закончилась, мы вернулись в Мезон Гриз. Я отправила письмо Лайзе, описав ей мою поездку в Париж. Писем от нее не было уже довольно давно, так что я решила, что она снова вернулась к работе и очень занята.
В первый момент после моего возвращения Мари-Кристин держала себя со мной немного отчужденно, но вскоре я поняла — так она показывала, что дуется на меня за мое долгое отсутствие.
Однажды, во время нашей прогулки верхом, когда лошади ехали шагом бок о бок по узкой тропинке, она сказала:
— Тебе, наверное, больше интереснее в Париже, чем здесь.
— Да, мне нравилось жить в Париже, — сказала я. — Но и здесь мне нравится тоже.
— Ты ведь все равно не останешься здесь насовсем, да? Ты уедешь?
— Я знаю, вы все очень радушно принимаете меня, но ведь я только гость. Это не мой дом.
— А у меня такое чувство, что твой.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мне кажется, что ты часть моего дома, член семьи, более близкий, чем кто-либо другой.
— О! Мари-Кристин!
— У меня ни с кем раньше не было таких отношений. Ты — как моя сестра. Мне всегда хотелось, чтобы у меня была сестра.
Это меня глубоко растрогало.
— Ты сказала мне такие хорошие слова.
— Это правда. Бабушка хоть и добрая, но она старая, и она никогда по-настоящему не любила мою маму… И когда она смотрит на меня, то думает о ней. Моя мама то обращала на меня внимание, а то как будто бы забывала обо мне. Папа тоже не особенно замечал меня. Маме всегда хотелось жить в Париже. И папа тоже все время был там. Дедушка Робер добрый, но он старый. Я для него просто ребенок. Им приходится заботиться обо мне, но мне не кажется, что им этого очень хочется. Для них это долг. А я хочу, чтобы была семья, чтобы было с кем посмеяться и с кем поспорить. Чтобы можно бьшо все сказать, знать, что они все равно с тобой, как бы ты им не дерзила, они не оставят тебя, потому что они — твоя семья.
— Я не знала, что ты так это воспринимаешь, Мари-Крястин.
— Вот и ты — тоже. Уедешь. Я знаю, ты уедешь. Также, как ты уехала в Париж. Нам бьшо так весело, когда мы занимались английским или французским. Ты так смешно говоришь по-французски.
— И ты по-английски — тоже.
— Нет, твой французский гораздо смешнее, чем мой английский.
— Не может быть!
Она засмеялась.
— Вот видишь? Об этом как раз я и говорила. Мы можем нагрубить друг другу, но мы все равно друг друга любим. Вот чего я хочу. А ты уезжаешь в Париж. Наверное, скоро опять туда поедешь.
— Ну, хорошо, если я поеду, то не понимаю, почему бы тебе не поехать тоже. Места там в доме предостаточно.
— А как же мадемуазель Дюпон?
— И она тоже могла бы приехать. Ты бы там готовила уроки. И изучала историю города прямо на месте.
— Папа не захочет меня видеть.
— Конечно же, захочет.
Она покачала головой.
— Я напоминаю ему о маме, а он не хочет, чтобы ему напоминали.
Несколько минут мы ехали молча. Тропинка кончилась, и Мари-Кристин пустила лошадь легким галопом. Я устремилась за ней. Меня очень взволновал этот разговор, из которого стало ясно, насколько она ко мне привязалась.
— Я хочу тебе что-то показать, — крикнула она мне через плечо и резко рванула вперед.
Мы подъехали к кладбищенским воротам. Она спрыгнула с лошади и привязала ее к столбу с одной стороны ворот. Я тоже спешилась. С другой стороны ворот был еще один такой же столб, и я привязала свою лошадь к нему Она открыла ворота, и мы прошли на территории кладбища. Мари-Кристин шла впереди по дорожке. По обе стороны располагались могилы с искусно выполненными статуями и обилием цветов.
Она остановилась перед одной из могил, увенчанной изваянием девы Марии с младенцем. Я прочла выбитую на камне надпись:
«Марианна де Каррон 27 лет Ушла из жизни 3 января 1866 г.»
— Здесь похоронена моя мама, — сказала Мари-Кристин.
— За могилой хорошо ухаживают.
— Мы никогда сюда не приходим.
— Кто же присматривает за ней?
— В основном, Нуну. Возможно, и тетя Кандис. Но Нуну приходит сюда каждую неделю, по воскресеньям. Я ее часто видела. Она встает на колени и молит Господа, чтобы он позаботился о ее дитя. Она называет так маму — «мое дитя». Я была близко и все слышала. Но я всегда делаю так, чтобы она меня не увидела.
Я почувствовала к ней огромную нежность. Мне хотелось защитить ее, помочь обрести счастье.
Я взяла ее руку и сжала ее. Несколько секунд мы стояли молча.
Потом она сказала:
— Ладно, пойдем. Я просто хотела показать тебе, вот и все.
Вскоре после моего возвращения в Мезон Гриз приехал Жерар. Он рассказал нам, что все это время был очень занят. После выставки он получил несколько заказов.
