— Спасибо, — поблагодарила она. И уже готова была начать флирт, но в последний момент отказалась от этой затеи, чего еще несколько лет назад ни за что не сделала бы. Ее следующий вопрос прозвучал вяло, почти без всякого интереса:
— Потому что вы женщина, — объяснил я. — А женщин у своего порога я видел не слишком много.
— Понятно.
— Вы когда-нибудь были беременны? — спросил я.
— Десять лет назад я сделала аборт, — сказала она храбро и деловито.
— Значит, вы знаете, что я чувствую. Ах да, Лили тоже собиралась делать аборт, но это вы не печатайте.
— Ого, — сказала Шила. — Вы вообще-то в порядке? Вы что-то не слишком хорошо выглядите.
— Вы — первый человек, которому я все это рассказал.
— Не волнуйтесь, — улыбнулась она. — Я никому не скажу.
Мы одновременно поднялись.
— А вы что же, пирог не будете? — спросил я, показывая на нетронутый кусок.
— Нет, аппетит пропал, — ответила она.
73
Пока я заканчивал свои дела, успел наступить ранний вечер — пасмурный и туманный. Я решил для разнообразия поехать домой на метро. Впервые за много месяцев я возвращался домой в час пик, с толпами усталых клерков. Даже когда я монтировал передачи про акул на канале «Дискавери», это случалось достаточно редко. Обычно в те времена я заканчивал работу либо до, либо после часа пик. Работы, как правило, было слишком много, либо слишком мало — так или иначе, хоть вешайся.
Я стоял, держась за поручень из нержавеющей стали, и ожидал, что буду ощущать незримую связь с людьми вокруг меня. Все мы провели день на работе, все мы возвращались домой не так быстро, как нам бы хотелось, и без желаемого комфорта. Вместо этого я чувствовал почти полную отчужденность и даже, я бы сказал, превосходство над всеми пассажирами в вагоне. У них была всего лишь работа; у меня была миссия.
Впервые я понял, как должны чувствовать себя настоящие преступники. (Если точнее, то я становился настоящим преступником только после убийства Дороти. Одной покупки пистолета для этого было недостаточно.) Дело не сводилось к тому факту, что они совершили какое-то преступление — что-то украли или кого-то безнадежно покалечили. Дело было еще и в том, что они каждый день перемещались по городу с тайным сознанием, что совершили что-то запретное. Конечно, с учетом этого знания они неизбежно должны были ощущать себя стоящими выше всех этих платящих налоги, законопослушных Джонов и Джейн Доуз вокруг. Те, у кого было это знание, отличались от остальных. Некой особенностью. Они сумели заглянуть под крышку и знали, как работает механизм. Они были вне закона. И я — тоже.
Пока я стоял в вагоне метро, посреди других пассажиров, с мертвыми лицами висящих на поручнях, я думал о своем прекрасном пистолете и не мог не улыбаться.
Уже у входной двери, по-прежнему вымазанной красной краской, что-то заставило меня запаниковать. Вообще-то я планировал съехать на следующий день. Но теперь, когда я рассказал Шиле о ребенке, возвращение папарацци к моему порогу ожидалось в самом скором времени. Впрочем, эти размышления не подавили мой страх. На самом деле меня добил вид краски на двери. Больше ни одной ночи я не вынес бы в этой квартире.
Энн-Мари сидела в гостиной и смотрела телевизор.
— Собирайся, — сказал я. — Мы переезжаем.
— Я обзвонила всех актеров, — сообщила она.
— Нам нужно ехать.
— Ты слышал, что я сказала?
— Ты позвонила всем?
— Да. Они придут в назначенное тобой время.
— Отлично. А теперь собирайся.
— Куда мы едем? — спросила она.
— Я скажу тебе, когда мы сядем в машину, — ответил я.
Она не стала мне противоречить — как медсестра, с юмором реагирующая на капризы больного. Поскольку она у меня не жила, ей, конечно, не пришлось паковаться слишком долго. А меня волновал только пистолет.
Но все равно сборы заняли у меня почти час. Кончилось полным чемоданом одежды, большая часть которой могла мне понадобиться еще очень не скоро. В чемодан попали и другие предметы, которые люди обычно берут с собой в отпуск: будильник, бритвенные принадлежности, лекарства. Из сарая в саду я принес моток хорошей крепкой веревки. Все остальное, чего у меня не было, но что мне было необходимо, я намеревался купить.
Мы вынесли чемодан и сумки на улицу и погрузили их в багажник машины Энн-Мари.
Энн-Мари села за руль.
Возвращаясь к двери, чтобы запереть ее, я огляделся в поисках знакомых машин. Их рядом не было — по крайней мере на нашей улице.
Я запер входную дверь.
— Прежде чем мы поедем, — сказал я, усевшись на переднее пассажирское сиденье, — я хочу тебя предупредить, что, как мне кажется, за нами будет следовать другая машина и тебе придется оторваться от нее.
Энн-Мари откровенно оглянулась по сторонам.
— Не верти головой! — прошипел я.
— Пожалуйста, только не надо разговаривать со мной таким покровительственным тоном, — отреагировала она. — Что же мне тогда делать?
— Трогай. Мы сначала проверим.
Было уже девять часов вечера. Я еще раз попытался вспомнить, что я мог упустить, но так ничего и не вспомнил.
— Хорошо, — сказал я. — Поехали.
Я был немного разочарован, когда ни одна из припаркованных вокруг машин не тронулась следом за нами.
— Не останавливайся, — сказал я.
— А зачем мне останавливаться?
«Хвост» присоединился к нам на Мортлейк-Хай-стрит.
— Здесь налево, — сказал я, желая удостовериться, что это был действительно «хвост», — и мои предположения подтвердились: за нами едет вон тот «мерседес».
— Нет, не едет, — возразила Энн-Мари.
— Попробуй поездить немного по кругу.
Энн-Мари дважды объехала площадь с круговым движением. «Мерседес» сделал то же. Энн-Мари убедилась в моей правоте.
— Кто это? — спросила она.
— Друзья моих друзей, с которыми я вчера катался, — ответил я. — Или полиция. Или журналисты. Не знаю, кто еще, и я почти уверен, что это не так уж и важно. Как думаешь, ты сможешь от них оторваться?
— А куда мы едем?
— В Ноттинг-Хилл, на квартиру Лили.
Энн-Мари улыбнулась. Перспектива оказаться среди вещей, принадлежавших Лили, ей понравилась.
— Попробуй, — сказал я.
Она попробовала совершить несколько робких маневров: прибавляла скорость после светофоров, останавливалась на заправках. Но ничего не помогло. Тогда она спросила:
— А они следят за машиной или за тобой?
