Я ненавидел себя за жестокость. Для меня это был просто эксперимент. После всего, что должно было произойти, он, наверное, меня поймет.
Мне казалось, что я какая-то мелкомасштабная знаменитость, пытающаяся подцепить фанатку, — предсказуемо, но иногда забавно. И бог мой, парень видел, как меня расстреляли. Он видел кровь. И, кстати сказать, спас мне жизнь. Как минимум, я был должен ему выпивку.
Я потратил несколько минут на осмотр служебного входа в «Ле Корбюзье». Ничего особенного. Вполне подходящий вход.
72
Я встретился с Шилой Барроуз в кондитерской «Валери» в Сохо, как и было условлено. Мне пришлось протискиваться между стеклянными витринами с пирожными и посетителями, желавшими расплатиться. Шила пришла раньше меня и успела занять один из редких здесь столиков на двоих. Она сразу меня узнала и замахала рукой. Шила предложила угостить меня кофе, тортом, чем угодно — я ограничился каппучино. Я уже и так чувствовал себя как после двух чашек пятикратного эспрессо.
Шила была неряшливой блондинкой с темным налетом на зубах. По ее облику можно было предположить, что ей удавалось если не доминировать, то, по крайней мере, существовать на равных с мужчинами. Она так долго проработала в табачном дыму маскулинности, что ее руки и ноги стали не по-женски крупными, голос огрубел, манеры изменились, ценности упростились. Серьги выглядели на ней нелепо, как на женщине, занимающейся бодибилдингом. Пальцы были унизаны золотыми кольцами — признак сентиментальности, полезного свойства, когда берешь интервью у тех, кто понес утрату. Но даже в «Миррор», которая считалась газетой «левого толка», эти талисманы рабочего класса (наподобие талисмана-браслетика на обтянутом белой атласной перчаткой запястье королевы) скорее всего мешали ее карьере: для максимальной реализации потенциала ей нужно было свести до минимума привычки, которые определяют стиль жизни. Консультант по карьере должен был все это ей рассказать. (Этот консультант, наверное, предупреждал ее и о том, чтобы она держалась подальше от журналистики.)
Шила выглядела измотанной, но старалась скрыть любые признаки нетерпения. Она явно злилась на меня за то, что я не поговорил с ней раньше, когда эта история была на первых полосах. Теперь, когда я передумал, ей льстило, что я выбрал ее. (Хотя в одной из статей «Миррор» уже предлагала мне изложить мою версию событий, намекая, что я получу карт-бланш.) Впрочем, как мне показалось, она злилась и на себя — за то, что чувствовала себя польщенной. Ей хотелось оставаться сдержанно-нейтральной, но у нее не получалось: это была ее история — она первая прибыла к моему порогу и последняя покинула его. Она заслуживала награду по праву; она страстно (хотя и не слишком сильно) хотела получить ее.
Официантка принесла наш заказ. Шила капитулировала перед кофе по-ирландски и сладким пирогом.
На столике между нами лежал диктофон, наполовину скрытый газетой «Сан».
— На какую сумму вы рассчитываете?
О деньгах я вообще не думал. Впрочем, мелькнула мысль сделать какой-нибудь широкий жест, например, вообще ничего не взять или отдать все на благотворительность.
— Это не интервью за деньги, — сказал я. — Можете на меня ссылаться, но только в понедельник. Если не согласитесь, то нам больше не о чем говорить.
— Сначала мне нужно знать, о чем идет речь. — Она предложила мне сигарету, закурила сама, пепел полетел над ее пирогом; она с досады выругалась.
— Есть сюжет, новый сюжет. Или новый поворот старого сюжета.
— Слушаю, — произнесла она.
И я сказал ей прямо и просто:
— Когда Лили застрелили, она была на шестой или седьмой неделе беременности.
— О Боже. — Шила закусила ноготь на большом пальце.
— Я узнал об этом от Азифа. Вам он об этом не рассказал, что удивительно: наверное, думал, что у него еще есть шанс остаться на работе.
— Он ее потерял, знаете? Насколько я понимаю, он очень зол на вас.
— Интересно, а патологоанатомы должны соблюдать конфиденциальность — скрывать то, что произошло между врачом и трупом?
— Ладно, продолжайте, — улыбаясь, сказала она, потому что знала, что сюжет действительно пойдет.
— Я хотел выяснить, кто отец. Это был мальчик? Естественное желание, правда? Так или иначе, но, по-моему, Азиф все равно не знает: анализ ДНК делали в полицейской лаборатории. Следователи знают, но мне не говорят. Думаю, небольшой нажим с вашей стороны подстегнет их.
— Ну, — начала Шила, — только не переоценивайте…
— Мне просто интересно, кого оплакивать и оплакивать ли вообще.
— Вы говорите, что хотите выяснить, кто отец. Но почему? Разве не очевидно, что это вы?
— Нет, — ответил я нейтральным тоном, — не очевидно.
— Понятно.
— Лили мне изменяла, и не с одним.
— С кем?
— С Аланом Греем и еще с несколькими мужчинами. Но он — единственная реальная кандидатура, других я проверил.
— А кто это?
Так! Пока Алан еще не попал в таблоиды, но очень скоро попадет.
— Актер. Королевская шекспировская труппа.
— Вы ходили в театр на его спектакль?
— Угу.
— Черт. — Она закусила большой палец. — Я знала, что нужно было все это проверить. Насколько я понимаю, вы приходили на спектакль каждый день, просто чтобы ему досадить?
— Вроде того.
— Я точно не могу на вас сослаться?
— Можете, но только после выходных.
— Почему?
— Как думаете, вам удастся что-то узнать?
— Иногда бывает утечка информации из Скотланд-Ярда. В худшем случае мы вынудим их организовать пресс-конференцию — они предстанут в самом паршивом свете. Вам, возможно, придется немножко поплакать перед камерами. Если вы действительно хотите сыграть роль жертвы.
— Я вовсе не хочу играть. Это ваша забота.
— Мы вернемся к вашей двери.
— Я буду говорить только с вами, Шила.
Она открыла сумочку и достала смятый контракт.
— Подпишите, — предложила она.
— Самое вежливое, что я могу сказать: — Идите к такой-то матери.
— Что ж, попробовать стоило.
Я сделал глоток каппучино, после чего спросил:
— С чего думаете начать?
— С Азифа и больницы. После этого попробую выудить что-нибудь у полиции. После этого я опубликую статью.
— Когда?
— Если больше никто не узнает… то в этот четверг.
— Не волнуйтесь, я и без всякого контракта ни с кем, кроме вас, разговаривать не буду.
