— Неужели, — спросил Леонс задыхающимся голосом, — мой дядя замешан в этом деле?
— Фронтенакский приор скомпрометирован весьма сильно. Он считается главным виновником смерти молодого виконта де Варина. И как в этом сомневаться, когда Жанно, один из погибших в пропасти, бывший тогда пастухом, встретил отца Бонавантюра возле замка Варина за несколько минут до трагической кончины мальчика?
— Это неправда, это неправда! — вскричал Леонс, побледнев, но с чрезвычайной энергией. — Добрый, мудрый, великодушный приор виновен в подобном преступлении? Это нелепо, говорю я вам! Ваша ненависть ко всем фронтенакским монахам, и особенно к моему уважаемому дяде, совершенно ослепила вас, если вы способны поверить в подобные вещи!
Это горячее возражение не могло не возбудить гнев Ларош-Боассо, но он сдержался и продолжал снисходительным тоном:
— Я не стану сердиться за некоторые не совсем сдержанные слова, вырвавшиеся у вас. Вы защищаете честь близкого родственника, который вас вскормил и воспитал. Неудивительно, что вы не можете поверить в его виновность. Впрочем, вы, может быть, скоро одержите верх; я вам говорил, что невозможность представить двух важных свидетелей может переменить дело, и аббаты, не имеющие недостатка ни в могуществе, ни в связях, выйдут белыми, как снег, хоть они и черны, как уголь!
Эти последние слова были произнесены угрожающим тоном, Ларош-Боассо, раздосадованный случившимся, испытывал некоторое облегчение, терзая своими намеками доверчивого юношу. В этом барон весьма преуспел. Леонс был расстроен и напуган. Однако он вдруг поднял голову.
— Барон, — сказал он с жаром, — я уверен, что обвинение это — фальшь, ложь, клевета… И когда правосудие это выяснит, я надеюсь в свою очередь потребовать отчета у клеветника!
И он ускорил шаг, чтобы догнать группу, шедшую впереди. Ларош-Боассо улыбался с видом удовлетворенного мщения.
Они приближались к мызе, строения которой виднелись издали в вечернем тумане. Как только показались охотники, какой-то человек вышел из дома и побежал навстречу к ним.
Это был Лабранш, доверенный слуга Ларош-Боассо. Он быстро сказал своему господину:
— Есть письма для вас, барон. Их принес конюх мадам Ришар. Этот бедный малый гнался за нами два дня и с трудом нас нашел. Зная, как вы ждете новостей, я поспешил…
— Очень хорошо, Лабранш, за твое усердие ты получишь луидор, как только у меня появятся деньги… Но где же эти письма?
— Посыльный хочет отдать их вам в собственные руки. Одно из Флорака, другое из Меркоара.
— Из Меркоара? — повторил Ларош-Боассо с удивлением. — Кто может мне оттуда писать? А другое, наверное, от Легри, моего поверенного. Должно быть, он сообщает мне что-то важное…
Он ускорил шаг и скоро поравнялся с Леонсом, который был мрачнее тучи. Барон подошел к нему и попытался завязать разговор; молодой человек отвернулся.
— Вы на меня сердитесь, — сказал барон тоном дружеского упрека, — а между тем я не дал вам повода сердиться на меня. Послушайте, сейчас вы сомневались в некоторых фактах, сообщенных мною вам, и я хочу доказать их справедливость. Я узнал, что мне принесли письма из Флорака и Меркоара. Вы можете остановиться на этой мызе, побыть у меня в гостях, и я сообщу вам содержание этой корреспонденции, которая, вероятно, относится к делу фронтенакского приора. Или я ошибаюсь, или вы найдете в ней доказательства того, что слова мои справедливы.
Леонс не испытывал к барону особого доверия, но растревоженное хитрыми уловками Ларош-Боассо любопытство не давало юноше покоя. К тому же его очень интересовало содержание письма из Меркоара, потому что в этом письме наверняка говорилось о Кристине де Баржак, с которой он давно уже не виделся. После короткого раздумья он ответил барону:
— Хорошо, я выслушаю известия, которые вы мне сообщите. И я надеюсь, что ваши домыслы будут опровергнуты, а вы сами пожалеете о своих поступках.
Они дошли до мызы. Мартен и другие горцы не захотели войти к Фереолю, которого теперь считали своим врагом; они предпочли ждать Леонса у дверей, коченея от холода. Фереоль, со своей стороны, не приглашал соседей отдохнуть у своего очага и лишь бросал на них мрачные взгляды. С тех пор как он узнал о результате предприятия, то есть о смерти своего родственника Жанно, его мучили угрызения совести. Но горец был слишком горд, чтоб сознаться в своей ошибке, и не смел сердиться на барона — главную причину этого несчастья — поэтому-то он и воспылал такой ненавистью к Мартену, своему соседу и ровне. Это дело тотчас после отъезда посторонних должно было сделаться началом продолжительной и ожесточенной войны семейств, столь традиционной для этих мест.
Главная комната мызы была уже освещена. У огня грелся гонец. На большой кровати, занимавшей угол комнаты, лежал Легри, обложенный компрессами. Фермерша и ее дочь суетились около раненого. Сильный запах трав показывал, что все домашние рецепты против ушибов были уже употреблены.
Ларош-Боассо подошел к гонцу, который при виде его поспешил встать и отдал ему письма. Барон схватил их с жадностью и хотел читать, когда Легри, приподнявшись на локте, сказал плаксиво:
— Ах, любезный барон, вот и вы наконец! Жеводанский зверь убит?
Ларош-Боассо не отвечал и распечатал одно письмо. На его лице читалось сильное волнение, и вдруг…
— Победа! — закричал он, размахивая письмом. — Я не смел ожидать подобного результата… Поздравьте меня!.. Я теперь граф и владелец поместья Варина!
Присутствующие смотрели на него с удивлением.
— Что вы говорите, барон? — спросил Легри. — Если это так, я вас знаю, вы безжалостно бросите меня!..
Ларош-Боассо обернулся к Леонсу.
— Вы просите доказательств, — сказал он, — пойдемте со мной.
Он взял лампу со стола и увел племянника приора в смежную комнату, где они были избавлены от докучливого общества Легри.
— Читайте, — сказал он со злобной радостью, подавая Леонсу распечатанное письмо.
Это письмо было из Флорака, от Легри, поверенного Ларош-Боассо.
Вот оно.
«Барон, наше дело идет прекрасно. Вам уже не нужно гоняться по горам и по долам за этим Зубастым Жанно, свидетельство которого мало помогло бы нам, потому что он был безумен; даже в показаниях Фаржо мы не имеем теперь надобности, потому что приор, наш самый опасный противник, во всем признался Алепскому епископу. Я ни за что не поверил бы, что хитрый Бонавантюр мог признаться, но епископ, с которым я недавно виделся, сам уверил меня в этом.
Вы, вероятно, легко угадаете, барон, последствия этого признания. Епископ, убежденный в виновности фронтенакских монахов, готов отдать вам поместье Варина, как только я предоставлю доказательства, что вы самый близкий родственник и прямой наследник покойного графа и маленького виконта. Я занимаюсь розыском нужных документов, которые должны находиться среди ваших фамильных бумаг, и скоро доставлю их вам. Но ваше присутствие здесь может оказаться необходимым, и если вы сможете прибыть сюда, то ваши интересы только выиграют.
