– Похоже, у меня сердечный приступ. Вызови «Скорую», – попросила она.
Я не пошевелилась.
– Набери девять-один-один! Я не могу дышать, – задыхалась она. – Я не могу дышать…
Я бросилась к телефону.
– Н… Но… Ноа, – пыталась что-то сказать девушка, но изо рта у нее выходил только воздух, воздух с глухой тенью звука. Свистящее дыхание. Больше ей было не до звуков. Ее губы открылись и закрылись. – Помоги… – Мне показалось, что она пыталась сказать именно это слово, но я не уверена.
– Сара?
Я стояла над ней, глядя на нее, как плакальщица на кладбище.
– Сара? – повторила я.
Ответа не было.
– Черт… Сара!
Ничего.
Стакан воды на столике начал запотевать от холода, сочащегося из окна. Трубка была снята, все еще ожидая вызова. Монотонный гудок требовал положить трубку. Единственная нота, не отличимая от свиста чайника в доме Персефоны или от ее просьбы об одолжении.
– Если вы хотите сделать звонок, пожалуйста, положите трубку и заново наберите номер, – раздалось из телефона.
Я не могла пошевелиться. На сей раз мы с Сарой отличались только тем, что я часто дышала. Так часто, что, того гляди, присоединилась бы к лежавшей на полу девушке.
– Если вы хотите сделать звонок, пожалуйста, положите трубку и заново наберите номер.
Черт. Я задыхалась. Черт. Черт. Черт.
– Если вы хотите сделать звонок…
Я нажала указательным пальцем кнопку, а затем ткнула девятку так, что сломала ноготь пополам. Кровь потекла из трещины, но я не замечала боли. Пока не замечала.
Потом я снова попыталась позвонить. Я набрала номер. Девять. Один. И еще раз один. Через два гудка ответил мужской голос:
– Девять-один-один. Что случилось?
Я упала возле тела Сары и обняла ее. Она была еще теплой.
– Девять-один-один. Что случилось? – повторил дежурный.
– Да, – выдавила я. – Пожалуйста, пришлите кого-нибудь. Моя подруга. Ей двадцать четыре года.
– И?..
Я услышала, как моя мать говорит мне: «Вы были так близки, дорогая моя. Как две горошинки в стручке». Персефона на постели. С открытыми глазами, приподнятыми в уголках. Пулевое отверстие. В моей памяти оно все еще там.
– И?.. – снова спросил оператор.
– Несчастный случай, – пробормотала я.
– Что случилось, мэм? – уточнил мужчина. – Мне нужно знать, что случилось, чтобы помочь вам.
«Все, что ты делаешь, я могу лучше. Я могу делать все лучше, чем ты».
– Она ранена.
– Кто ранен? Как она ранена?
Челка Сары потными прядями падала на ее глаза, которые все еще смотрели на стакан с водой на столе. «Мне плевать, что ты говоришь. Я знаю, это ты со мной сделала. И ты за это ответишь».
– Мэм? – говорил оператор. – Вы сказали, что кто-то ранен? Как ранен? Она в сознании? Как это случилось?
«Лучше подыщи себе хорошего адвоката, потому что это ты во всем виновата».
Но живот Сары только начал увеличиваться.
– Алло? – говорил дежурный.
«Я знаю о Персефоне».
Камеры в лифте засекут меня. Охранник внизу вспомнит, как я входила. Водитель автобуса, которым я регулярно езжу, покажет, что два дня назад видел меня в «Бар-Подвале». Аптекарь Боб видел меня всего час назад с револьвером в рюкзаке.
– Мэм? – позвал меня сотрудник службы спасения.
Я подумала о приятельнице приятельницы моей матери, которая отбывала пожизненный срок за случайное убийство своего ребенка. Это она втянула меня во все это. Это она ей рассказала. Я хотела снотворного. Я хотела закрыть глаза.
– Мэм? С вами все в порядке? – спрашивал оператор.
Она собиралась обвинить меня в убийстве своего ребенка. Она хотела засадить меня в тюрьму. Она хотела заставить заплатить меня за то, чего я не делала. Она хотела рассказать всем о Персефоне.
Персефона.
Персефона.
О, Персефона…
Она собиралась…
– Вы слушаете, мэм? Я высылаю «Скорую». Мэм, пожалуйста, скажите, что…
– Грабитель, – выпалила я. Да, грабитель. Так и было. – Я… я… я не знаю, кто это был; он вошел, сгреб какие-то украшения и ноутбук и сбежал.
– Вы видели его?
– Он… – Я отчаянно вспоминала представление, разыгранное моей матерью, лучшую роль в ее жизни. Мою роль.
«Он был в черной маске», – сказала она оператору.
– Он был в маске, я не видела его лица, – резко ответила я. – Сара закричала. Мы просто сидели за столом и пили чай. Воду, в смысле. Мне кажется, это был один из ряженых. Черт, это был один из ряженых! Тогда это и случилось.
– Когда это случилось? – уточнил дежурный.
Я вернулась к Саре и встала над ней. С этой точки я была высокой, как бобовый стебель из сказки. Как Эмпайр-стейт-билдинг. Как Кинг-Конг и Эйфелева башня. Я не удосужилась наклониться к ней, как два дня назад. Я не стала щупать пульс, чтобы проверить, жива ли она еще. Незачем было. Одно ее веко поднялось, и она смотрела на меня сквозь свое крохотное окошко. Она словно пыталась что-то сказать мне, но была в заточении. Ничего не было слышно. В моей груди закипели слезы. Она знала о Персефоне. Она знала о Персефоне.
Вот тогда я и приняла решение.
– Мэм? – спросил оператор.
– Мне кажется… она умерла, – сказала я.
Сара медленно подмигнула мне. Один ее глаз на мгновение закрылся.
– «Скорая» уже едет.
Диксон открыла второй глаз. Из ее глаз хлынула соленая влага в ее рот, словно она знала. Я даже не сомневалась, что она знала.
– Черт, – продолжала я говорить в трубку. – По-моему, она мертва!
– У грабителя было оружие?
Мой рюкзак стоял в двух шагах позади Сары. Внешняя молния еще не была застегнута, и его содержимое было полностью видно.
– У него был пистолет! – крикнула я. – О господи, пожалуйста, побыстрее! В меня тоже стреляли!
– «Скорая» сейчас подъедет. Я могу оставаться с вами на связи, пока они не подъедут, если вы…
Я бросила трубку.
Через несколько секунд телефон снова зазвонил и звонил еще три минуты. У меня было мало времени. Они скоро тут будут. Я подняла Сару с пола и посадила ее на стул возле стола, ближе к кухне. Она должна была сидеть лицом к грабителю, когда он постучал бы в дверь. Я не стала проверять ее пульс. Я все время ощущала ее редкое дыхание на шее и знала, что она еще жива.
