Нэн казалась гордой и уверенной в себе. Она знала, что все козыри у нее на руках. Она нарушила все правила игры и тем не менее выиграла. Не только сумела отбить парня у своей единственной подруги, переспав с ним один бог знает где, а затем заставив жениться на ней, но и ждала, что все останется по-старому, как было в прежней жизни.
Ева молчала и смотрела на нее, словно пораженная громом.
— Ну же, Ева, скажи что-нибудь. — Нэн ощущала нетерпение. — Скажи, о чем ты думаешь.
— Я думаю о том, что Бенни была твоей единственной подругой. Что изо всех нас только она любила тебя не за внешность.
Ева знала, что это бесполезно. Нэн только пожмет плечами. Если не физически, то мысленно. И скажет, что такое случается.
Нэн хватает все, что видит. Ведет себя как ребенок, который ползет к блестящему предмету. Так ей велит инстинкт.
— Джек не для Бенни. Она всю жизнь следила бы за ним и колебалась.
— А ты не будешь?
— Я с этим справлюсь.
— Не сомневаюсь. Ты уже со всем справилась.
Ева чувствовала, что ее трясет. Когда она наполняла кувшин водой и ставила в него цветы, которые кто-то привез с собой, у нее дрожали руки.
— Это я выбрала, — сказала Нэн.
— Что?
— Вазу. У тебя нет ни одной.
И тут Ева поняла, где Джек и Нэн проводили ночи. Здесь. В ее доме. В ее постели.
Они приезжали в Нокглен, поднимались по дороге, брали ключ и входили в коттедж. Занимались любовью в ее постели.
Ева посмотрела на Нэн с ужасом. Так вот почему она ощущала, что в доме кто-то был. Испытывала странное, неопределенное чувство чужого присутствия.
— Это было здесь, верно?
Нэн пожала плечами. С поразительным равнодушием.
— Да. Несколько раз. Теперь это не имеет никакого значения…
— Для меня имеет.
— Мы оставляли дом в полном порядке. Никто ничего не знал.
— Ты приходила в мой дом, ложилась в мою постель и тащила в нее Джека Бенни. В городе Бенни. О боже, Нэн…
И тут Нэн прорвало.
— Ради бога, меня тошнит от этого! Тошнит от всего. Вы корчите из себя святых, но на самом деле просто не способны на поступок. И хочется и колется, да? У вас не хватает ни духу, ни смелости, чтобы дать себе волю… — Ее лицо было красным и сердитым. — Не говори об этом коттедже так, словно он Версальский дворец. Сырая покосившаяся лачуга, вот что это такое! Здесь нет электричества, а плиту мы не включали, так как боялись, что ты заметишь следы. А в дырах свистит ветер. Понятно, почему люди называют его домом с привидениями. Так оно и есть. Тут пахнет призраками.
— Никто не говорит, что в моем доме живут привидения! — От гнева на глазах Евы проступили слезы.
И тут она умолкла. Люди говорили, что слышали, как кто-то по ночам играл здесь на пианино.
Но это было давным-давно. Джек не играл на пианино. Это было задолго до Джека.
— Ты приводила сюда и Саймона тоже, верно? — спросила Ева.
Она вспомнила, как Саймон играл на пианино в Уэстлендсе. В тот день, когда она пришла туда с Хитер, в тот день, когда старик наговорил ей гадостей и назвал ее мать шлюхой. Нэн молчала.
— Ты приводила Саймона Уэстуорда в мой дом и ложилась с ним в мою постель. Знала, что я никогда не пушу его на порог, и все равно приводила его. А потом, когда он отказался жениться на тебе, ты обольстила Джека Фоли…
Внезапно Нэн побледнела. Она оглянулась на дверь комнаты, где все остальные танцевали.
Под пластинку Таба Хантера. «Янг лав, фёрст лав…»
— Успокойся… — начала Нэн.
Ева схватила разделочный нож и шагнула к ней. Слова сами срывались с губ. Она не могла справиться с ними, как ни старалась.
— Не успокоюсь! Боже, что ты наделала… Нет, я не успокоюсь!
Нэн не сумела дотянуться до ручки двери, которая вела в гостиную. Она попятилась, но Ева продолжала двигаться к ней с ножом в руке. Ее глаза горели.
— Ева, остановись! — крикнула Нэн, метнулась в сторону и ударилась о дверь ванной так сильно, что раскололось стекло.
Нэн упала, проехалась по полу, и осколки стекла порезали ей предплечье. Кровь брызнула с такой силой, что залила ей лицо.
Через секунду бело-фиолетовое платье стало алым. Ева уронила нож на пол. Она стояла на кухне, засыпанной битым стеклом, залитой кровью, запачканной едой, которую нужно было нести на стол, и кричала так же громко, как Нэн. Но даже вдвоем они не могли перекричать голоса, подпевавшие пластинке:
— «Янг лав, фёрст лав, из филд уиз дип эмоушен…»[12]
В конце концов их услышали, и дверь открылась.
Эйдан и Фонси влетели на кухню первыми.
— Чья машина стоит ближе всех? — спросил Фонси.
— Джека. Прямо у дверей.
— Я поведу ее. Я лучше знаю дорогу.
— Ее можно перемещать? — спросил Эйдан.
— Если мы этого не сделаем, она истечет кровью у нас на глазах.
Билл Данн мужественно охранял дверь кухни. И пропустил туда только Джека, Фонси и, конечно, студента-медика Тома — на случай, если Том знал то, чего не знали другие. Всем остальным следовало оставаться на местах; на кухне и так было негде повернуться.
Они открыли заднюю дверь. Машина стояла всего в нескольких метрах от нее. Клодах принесли из спальни Евы коврик и чистое полотенце. Они обмотали полотенцем предплечье Нэн, на котором зияла огромная глубокая рана.
— А мы не протолкнем глубже осколки стекла? — спросил Фонси.
— По крайней мере, остановим кровь, — ответил Эйдан.
Они смотрели друг на друга с уважением. Оба были балагурами, но когда дошло до дела, не ударили лицом в грязь.
Бенни неподвижно сидела в гостиной, обхватив руками Хитер.
— Все будет в порядке, — снова и снова твердила она. — Все будет в порядке.
Перед тем как сесть в машину, Эйдан подошел к Еве.
— Никто не должен уехать, — предупредил он. — Я скоро вернусь.
— Что ты имеешь в виду?
— Не позволяй им расползаться. Они только этого и ждут. Дай им поесть.
— Я не могу…
— Тогда поручи это кому-нибудь другому. Они нуждаются в пище.
— Эйдан!
— Я не шучу. Все слишком много выпили. Ради бога, накорми их. Мы понятия не имеем, что нам предстоит.
— Ты о чем?
— Ну, если она умрет, сюда нагрянет полиция.
