С полчаса рыскали японцы по всех направлениям, сновали по двору, слазили на ближайшие вершинки, только на крышу ни один из них не догадался взглянуть, да и взглянув, пожалуй, ничего не увидел бы: так ловко укрылся казак ворохами ржавой соломы. Убедясь наконец в тщетности всех своих поисков, японцы решились наконец покинуть фанзу было уже поздно, смеркалось, и они, очевидно, спешили к своим частям. Из своего наблюдательного пункта Муратов видел, как повели бедного Шестакова, но, к удивлению его, по-прежнему несвязанного, а только под конвоем двух специально приставленных к нему часовых. Шестаков шел, понуря голову, с самодельной папироской в зубах… Что он думал в эту минуту — одному Богу известно, но лицо его было грустно и мрачно… Может быть, он упрекал себя, что не последовал примеру товарища, может быть, считая его убитым, был доволен своей выдержкой, может быть, обдумывал план бегства?… Кто знает.
Ровно в полночь спустился Муратов с крыши и, не замеченный никем из китайцев-хозяев, торопливо углубился в горы. Прежде всего он пошел к тому месту, где в кустах была им запрятана его шашка, нашел ее, надел и только тогда пошел дальше. Тяжелый путь предстоял ему. Опасаясь измены китайцев, он решил идти по ночам, ориентируясь по звездам и держа направление на восток, где, он знал, находится отряд генерала Мищенко.
Забираясь днем в непроходимые дебри, жуя от голода траву, Муратов только ночью выходил из своего логова и брел по горам, выбирая самые дикие, безлюдные тропинки. Обувь его скоро износилась и он, по его выражению, «обосовел». Израненные камнями ноги точили кровь, от голода кружилась голова, силы быстро покидали его… Все чаще и чаще приходилось ему ложиться, чтобы отдыхать, но, несмотря на все это, он настойчиво продолжал путь. Наконец, убедясь, что все равно и так и так ему грозит гибель, Муратов на четвертый день решился зайти в одну из встретившихся ему на пути одиноких фанз и попросил китайцев накормить его. По счастью, японцев вблизи не было, а на казаке была шашка, следовательно, китайцу не было расчета быть вероломным; он не только охотно накормил Муратова, но и объяснил ему, куда ему идти, чтобы скорее встретить русских. Подкрепив свои силы едой и захватив на дорогу кукурузную лепешку, Муратов двинулся дальше… Еще целых двое суток шел Муратов по стране, занятой японцами, и только в конце вторых суток вышел наконец к Суяню, к русской заставе… Тут силы изменили ему и он в полном изнеможении упал на землю.
РАЗВЕДЧИК РОГАЛЕВ
Молодецкий поступок Муратова не может не возбуждать удивления. Но еще больше удивления вызывает поступок другого героя, казака 1-го Читинского полка Ивана Рогалева, который, будучи ранен двумя пулями, сумел освободиться из плена, перерезав веревки, связывавшие его, убить часового его же собственным ружьем и благополучно возвратиться обратно. Что-то легендарное, напоминающее подвиги наших древнерусских витязей, веет от рассказа этого героя, на вид такого скромного и серенького. Подробности этого подвига со слов самого Рогалева переданы в «Новом Времени» (№ 10.216) тем же корреспондентом Эфте, который сообщил и о подвиге Муратова.
В начале июня 1904 г. от 6-й сотни Читинского полка были посланы в разведку четыре казака, в том числе и Иван Рогалев. Тут уместно будет сказать, что Рогалев еще совсем молодой казак, только в этом году принятый на службу.
Путь разведчиков лежал через деревню Хашинтоу в долину Хатугоу, занятую, по слухам, японцами.
Казаки шли пешими, по горам, выбирая самые безлюдные, дикие тропы. Скоро они заметили на склоне одной из гор японскую заставу. Желая точнее проверить число и расположение врагов, казаки легли на землю и поползли как змеи, не производя ни малейшего шума. Подползши шагов на 60, они хорошо увидели, что японцев человек 70, и, кроме них, других не имеется. Удостоверившись в этом, они стали медленно отползать, но одно неловкое движение, камень, сорвавшийся из-под ноги, и все пропало… Японцы всполошились, повскакали со своих мест и бросились во все стороны… Не прошло и минуты, как непрошеные гости были открыты, и по ним устроена правильная охота. Осыпаемые дождем пуль, казаки разделились; трое, из которых один был ранен, бросились назад, прыгая с камня на камень под кручу, а четвертый, Рогалев, получивший две раны в руку и в бок, пополз вправо, к кустарникам, в надежде там спрятаться. Доползши до кустов и залезши в самую чащу, Рогалев снял рубаху и начал разглядывать полученные им раны, но в эту минуту на него со всех сторон набросились японцы, сбили его с ног, скрутили веревками по ногам и рукам и торжествующе понесли в стоявшую неподалеку фанзу.
Истекая кровью, Рогалев и не думал сопротивляться.
— Видно, помирать время приходит! — решил он и со стоицизмом русского человека покорился своей участи.
Однако умирать ему было не суждено.
Принеся Рогалева в фанзу, один из японцев, очевидно фельдшер, внимательно осмотрел его раны, и затем ловко и тщательно перевязал их. После этого другой солдат принес чашку куриного супа, очень вкусно приготовленного, и какую-то кисло-сладкую лепешку. Лепешка эта особенно понравилась Рогалеву, настолько понравилась, что он решил попросить другую. Потому ли, что японцы его не поняли или у них у самих была недостача этих лепешек, по другим ли каким соображениям, но только второй лепешки Рогалев от них не получил, а вместо того японцы связали ему снова руки и ноги и, уложив на кан, приставили к нему китайца-караульщика.
Лежа на кане и чувствуя себя после перевязки и сытного обеда гораздо лучше, Рогалев стал подумывать, как бы ему удрать.
Постепенно начал он осторожно пошевеливать руками, стараясь ослабить веревки, но караульщик-китаец скоро заметил это и, крикнув солдат-японцев, сообщил им о попытке казака освободиться от своих пут.
Известие это привело японцев в ярость, с громкими криками набросились они на Рогалева и, размахивая перед его глазами кинжалами, служащими им штыками, стали угрожать ему смертью, если только он еще раз сделает попытку развязываться.
Делать нечего, пришлось покориться.
Так прошла ночь. На следующий день японцы снова накормили Рогалева куриным супом и столь понравившейся ему лепешкой. Вообще Рогалев не мог пожаловаться на обращение с ним японцев, оно было дружественное. Несколько раз то один, то другой из японцев подходил к нему и, добродушно скаля зубы, подсаживался к нему на кан и принимался болтать, но о чем, Рогалев не мог понять, да очень и не интересовался, потому что все — одна их глупость и ничего больше.
День клонился к вечеру.
Вдруг где-то загремели выстрелы. Японцы всполошились, похватали ружья, и скоро вся застава, все 70 человек, ушли в цепь, где стрельба разгоралась все сильней и сильней. Перед уходом они вынесли Рогалева из фанзы, положили на землю невдалеке от нее, причем оставшийся при нем часовой длинной веревкой привязал его к своей ноге.
Наступила ночь. Стрельба стихла. Рогалев лежал, и сердце его учащенно билось… Русские выстрелы напомнили ему с особой живостью то, что он утратил… Вспомнил он свою станицу, вспомнил товарищей, оставленных им в полку, вспомнил вольную волюшку, и нестерпимое желание уйти, избавиться от ненавистного плена охватило душу казака.
