Через месяц уборщик обнаружил ее мертвой в лифте. Так и не узнали, кто же ее задушил.
Газеты писали, что она умерла в точности так, как было описано в одной из ее книг. Полиция провела расследование. Как она оказалась в этом лифте? Что делала в тот вечер? Дело так и не было раскрыто. Меня же ничто не интересовало. Знаешь, что я испытала, когда получила известие? Это ужасно, даже стыдно признаться тебе, но я порадовалась — порадовалась за нее, разумеется, не за себя. Чудовище? Станешь чудовищем. Уж такова жизнь — сажаешь растение, наблюдаешь, как оно растет, и ждешь, когда оно будет срезано. С тех пор как я осталась одна, все спрашиваю себя, а может, верна эта индийская теория про переселение душ — как они перемещаются из одного тела в другое, отвечают за все, что совершили в первом из них, и если полностью за все расплачиваются, то счастливы… Если такое возможно, что, по-твоему, я могла натворить в своей предыдущей жизни? Часто думаю об этом, и мне страшно отвечать. Возможно, я была кайманом, голодным тигром и проливала реки крови, а теперь кровь потоками льется вокруг меня. Каков же урок, который я должна извлечь? Есть времена, когда надо убивать, и есть времена, когда надо лечить; время разрушать и время строить. Я все убила, все разрушила, но что я построила? Скудные мысли бродят во мне, оскорбительные мысли глупца. Зачем я еще живу, двигаюсь, всматриваюсь вокруг и ничего не понимаю? Если то был урок мне, так в чем его смысл? Кричу в одну сторону, в другую, но никто не слышит меня, и тогда я спрашиваю себя, кому довериться, как обрести веру? На что положиться? Часто сожалею, знаешь, что не достигла успеха хоть в чем-то. Я никому не причиняла зла, у меня никогда не возникало подобного желания, а вот на меня зло обрушилось просто ливнем. А если бы я первая начала причинять кому-то зло, может, жила бы счастливее? Потом? Но кто скажет, что будет потом? Не представляю, не знаю, мне нет никакого дела ни до каких весов и счетов: ведь игра идет здесь и сейчас. Когда Серена умерла, я какое-то время думала, что это последнее испытание и теперь что-то снизойдет на меня с небес. Но ничто не снизошло, и я осталась тут, все в том же кресле, со своими мелкими мыслишками, подобными мышкам, скребущимся в норке. Но, возможно, вот эта мизерность и уничтожила меня. Я никогда ни на что не решалась. Мой взгляд? Как у ангелов перед Пасхой. Всю жизнь я провела с шорами на глазах, и хотя не видела, но постоянно ощущала на шее холодок лезвия, леденящий ветер. Если у меня и были какие-то способности, я не использовала их; жила по инерции, какая-то волна подталкивала меня, и я болталась в потоке, словно старая туфля или пустая банка. И так каждый день я только и делала, что бултыхалась в пене, так и не пристав ни разу к берегу. Я никогда не делала зла, но не делала и добра, я ничего не делала.
Сегодня, незадолго до твоего прихода, я листала давний журнал. В нем напечатано длинное интервью с одним старым философом — именно этих ученых почему-то всегда мучают расспросами перед смертью. Он говорил о старости. Уверял, что природа благожелательна и предусмотрительна к людям, ибо в какой-то момент все просто начинает исчезать, не испытываешь больше сильных переживаний, чувства как бы отдаляются от тебя, хуже видишь, почти не слышишь. Все превращается в ватное ожидание, плаваешь в спокойном море, наблюдаешь, как постепенно удаляется берег, как час от часу все тает вдали, исчезает из виду, и — конец.
Прочитав все это, знаешь, что мне захотелось? Написать ему письмо. Но, взглянув на дату, я передумала. Журнал оказался слишком старым, философ, конечно, уже скончался. Так или иначе, если б я написала ему, то сказала бы, что он сильно ошибается. Неверно, что все удаляется, точнее, верно лишь отчасти; хуже слышишь, хуже видишь, меньше двигаешься, но все это нисколько не облегчает, а, напротив, лишь усложняет жизнь. Размываются очертания, ничто не отвлекает, и тогда во всем своем драматизме всплывает огненное ядро и пылает, слегка касаясь всего сущего, пока совсем не опустошит тебя. Это ложь, будто старики не испытывают сильных чувств, их переполняют прямо-таки ужасные переживания — они возникают, пробуждаются и усиливаются от угрызений совести. Не надо ни о чем сожалеть — вот что следовало бы знать с самого начала жизни. И об этом следовало бы прямо со дня рождения без конца повторять детям, петь им вместо колыбельной, но никто не делает ничего подобного, а раз так, как же им узнать про это? Когда все же узнают, то оказывается слишком поздно. Видишь? Все возвращается на круги своя, ничего не поделаешь.
И вот уже ноги еле держат тебя, взгляд помутнел, из звуков различаешь только низкие, и внезапно возникает в душе желание — нет, не желание, а насмешка. Тебе хочется вдруг активно двигаться, куда-то поехать, отправиться в далекое путешествие. Хочется увидеть новые места либо вновь оказаться там, где уже побывала когда-то. Вот что с тобой происходит, когда собираешься покинуть этот мир.
Я мало путешествовала — Венеция, Флоренция, ну, как обычно. Только однажды я совершила более дальнее странствие. Серене исполнилось тогда двенадцать. Я поехала в Израиль навестить своего отца. Он был уже очень стар, и мне хотелось, чтобы она познакомилась со своим единственным еще живым дедушкой.
В ту пору она была невыносима, носилась с одной навязчивой идеей и без конца твердила мне о ней. Кто-то — наверное, в школе — сказал ей, будто Гитлер не умер. В бункере нашли какое-то тело, но нет уверенности, что это его тело. Талант сочинительницы детективных романов уже тогда проявился в ней. Серена только тем и занималась, что выстраивала разные гипотезы о судьбе Гитлера, и те, которые находила самыми правдоподобными, оказывались и самыми ужасными. Незадолго до конца войны Гитлер якобы убил в бункере своего двойника. Возможно, он даже специально вырастил его в лаборатории — клонировал, как клонируют розы, а потом убил, бежал и с тех пор скрывается. А для бегства использовал подземные туннели — их будто бы построили давно, как только он пришел к власти. Строили лучшие инженеры. Туннели эти, словно паутиной оплетая весь земной шар, имели выходы на поверхность в Австралии и Индокитае, в Гренландии и Чили. Там имелись потайные дверцы, через которые Гитлер мог выбираться наверх.
Естественно, в туннелях имелись запасы продуктов, воды, всего необходимого. Склады создавались огромные, рассчитанные на много тысяч людей, потому что Гитлер поселился там вовсе не в одиночестве, кроме того, у него было с собой это устройство для клонирования. Он скрестил самого себя с лучшими охотничьими гончими. И потому теперь в туннелях уже десятки и десятки тысяч тварей, там тесно, все как бешеные носятся взад и вперед, жадно вынюхивая что-то, с шумом вдыхая любой запах. Когда запах оказывается верный, они скалят зубы. Волки с ощеренными зубами, готовые к прыжку. Уже двадцать лет живут они в подземелье, плодятся, сбиваются в стаи. Ожидают сигнала, который даст знать — пора изгнать нечистых со всей земли.
Понимаешь теперь? Вот с такими фантазиями и жила Серена. Но для нее это была не фантазия, а реальность. Она часто и долго мылась, терла свое тело с такой силой, что едва не сдирала кожу. Никогда не наступала на водосточные и вентиляционные люки. Вечером прижимала крышку на унитазе тяжелой мраморной плитой. И меня посетила счастливая мысль — отвезти ее в Израиль. Пожалуй, это самое лучшее, что можно было придумать. Она познакомится с дедушкой и узнает, что есть на свете место, где она может ничего не бояться. Я объяснила ей: даже если волки и выходят на поверхность повсюду, то в Израиле они появиться не смогут, там огромнейшая армия, готовая сразиться с ними. Я сказала также, что если ей понравится и она почувствует себя спокойнее, то мы могли бы навсегда остаться там. Ничто не связывало нас с городом, где мы жили, и потому перебраться в Израиль не составляло труда.
