— А Анна Рогатых? — напомнил соскучившийся Самоваров.
Андрей Андреевич потемнел лицом:
— В тот момент, когда я, отстаивая свою принципиальную позицию, вынужден был упомянуть, что меня знают в Европе, что мои произведения исполняются по всему миру, и я… В общем, в этот момент Анна ни с того ни с сего плюнула мне в лицо. Попала в глаз! Никто ничего подобного не ожидал, я в том числе — она такая тихая сидела. А здесь при прессе, при администрации! При Зымрине! Не вставая с места и ни слова не говоря, плюнула через стол.
Заседание в музее, в Ольгином кабинете. Самоваров представил раздольную ширь директорского стола и тогда лишь оценил силу презрения и страсти рыжей Анны.
— Ведь я сам просил ввести её в комиссию, — сокрушался Андрей Андреевич. — У неё есть деловая хватка, она в курсе всех дел, а мне приходилось часто отсутствовать на заседаниях. Я хотел поднять её престиж, отблагодарить за годы напряжённого труда в ансамбле. Но она словно взбесилась! После заседания я к ней подошёл, пытался урезонить. Она почему-то сказала, что я мразь. Она хотела бы меня убить, но пока только плюёт мне в лицо. И плюнула ещё раз, теперь с близкого расстояния. Не все члены комиссии тогда разошлись. Я услышал за своей спиной гиений хохот Зымрина с телевидения. Вы его передачи не смотрите? Об искусстве? Называются «Уж невтерпёж»? И это ничтожество меня обхохотало!
Андрей Андреевич, обессиленный, откинулся на спинку дивана. Его моложавое лицо стало почти детским. «Он до сих пор умеет плакать», — догадался Самоваров и спросил:
— А вы не пробовали сводить Анну к Алле Леонидовне?
— Не было необходимости: Анна всегда была вполне адекватна. Да и не хотелось, чтоб она почуяла, что я и Алла… Но вы по-своему правы. У Анны явный психоз на эротической почве, ей помощь нужна. Женщины! Им нельзя поддаваться, им нельзя принадлежать. Не надо и совершенно над ними властвовать. Не надо! Всюду беда! Нет, они должны быть сами по себе, на расстоянии. Они должны появляться, когда нужны, и не мешать в прочее время. И чтоб никакой передозировки! Но у меня этого не получается. Почему, скажите? Почему?
Андрей Андреевич задавал свои вопросы так требовательно, что Самоваров смутился. Его ли дело решать, почему лжекомпозитора Смирнова донимают женщины и почему он не может от них раз и навсегда отбиться?
Говорить хотелось совсем о другом. Например, Самоваров знал, отчего Анна Рогатых плюнула через стол в Андрея Андреевича, но всё-таки спросил:
— Вы не догадываетесь, почему Анна так обозлилась?
— Ума не приложу! — воскликнул Андрей Андреевич с ясным лицом. — Я понимаю, она очень чувственна и, не находя, должно быть, полного удовлетворения… Однако те формы, в которые это выливается…
— А что это за история с «Простыми песнями»? — сухо перебил его Самоваров. — Говорят даже, будто не вы их написали?
Ясность лица Смирнова поколебалась, растерянно распахнулись голубые глаза.
— Откуда вы взяли? Кто сказал? — пролепетал он и тут же почти закричал, краснея и давясь словами:
— Это сплетни! Это завистники, понимаете? Понять даже не могу, откуда вся эта грязь! Я никого не подсиживаю, никому не мешаю. За что? За что? Почему не оставят меня в покое? Я так устал, так всё надоело! Я не могу жить в этой стране.
— Так о «Простых песнях» — неправда? — спокойно переспросил Самоваров.
— Господи, конечно неправда! Как вы могли поверить в эту утку — вы, такой чуткий к правде! Этого я от вас не ожидал.
Самоваров вздохнул:
— Существуют рукописи «Простых песен» десятилетней примерно давности. Не ваши рукописи. Они обнаружены в здании Союза композиторов при переезде.
— Так вот оно что…
Андрей Андреевич отвернулся к стене, долго молчал.
— Вы их видели? Рукописи с датами? С пометками третьих лиц, познакомившихся с ними? С официальными печатями Союза композиторов? — спросил он наконец тихо, скороговоркой.
— Нет.
— Так какого же чёрта! Кто вам их показал?
Самоваров ответил не сразу. Он теперь только понял, в какой серьёзный разговор ввязался. Может, права толстая девчонка с мифологическим — вот которым только? — именем, и надо всегда говорить начистоту? Тогда дело сразу прояснится, узлы развяжутся или их рубить придётся — но зато конец всей лжи.
— Кто мне рукопись показал, я не скажу, — сказал Самоваров. — Не имею права. Но рукописи подлинные. Впрочем, раз вы заговорили про даты и печати, то понимаете, что они подлинные. Вы ведь защищаться собрались. Только стоит ли? Больно некрасивое дело.
Андрей Андреевич провёл рукой по лицу так, будто оно было грязное или мокрое. Но оно было просто несчастное.
— А тот, кто вам рукописи показал, что хочет делать? — тихо спросил он. — В городе ничего не слышно, на меня он не вышел — значит, решиться не может. Или затевает что-то? Денег, может быть, хочет? Тогда передайте, я согласен. Деньги у меня есть и будут. Только надо тихо, чтоб ни звука. Лишь в этом случае я буду платить.
Самоваров вспомнил неугомонных сестёр Пекишевых. У этих не получится тихо. Но они и не подозревают, что могут шантажировать Андрея Андреевича и тем зарабатывать себе на шоколадки!
— Вы меня принимаете за посланца вымогателей, — обиженно сказал Самоваров. — А вот этого я от вас не ожидал. Вряд ли с вас потребуют деньги — хотя если делу дать юридический ход, такая возможность не исключена.
— Господи, Анна? Так это её работа? — осенило вдруг Андрея Андреевича.
— Да какая разница, чья! Главное, тайное всё равно станет явным, и вы окажетесь в неприятной ситуации. Я одного понять не могу: как такое могло с вами случиться?
— О, я знал, что этим кончится! — почти плакал Андрей Андреевич. — Да пропади они пропадом, эти проклятые опусы!.. Помните, Николай Алексеевич, я вам как-то говорил про маленькую ошибку, которая всю жизнь может отравить? Вот она! Это та ошибка и есть!
— Всего-навсего ошибка? — не поверил Самоваров.
— Да! И ничего больше! — покачал головой Андрей Андреевич. — Я ведь человек довольно легкомысленный и бесшабашный. Бросаюсь очертя голову во всякие нелепости — и всегда судьба берегла! А тут… Что же теперь будет?
Он снова и снова то тёр лицо, то ерошил волосы, то одёргивал пушистый свитер, будто мог обобрать, стереть с себя все облепившие его неприятности.
— Вам Ирина Александровна дала ноты? — спросил Самоваров.
Смирнов обрадовался такому прямому вопросу и заговорил быстро, сам себя раззадоривая и разом избавляясь от тягостной тайны.
— Нет, не Ирина! Всякий подумал бы, что Ирина, но это не она. Ирина не дошла бы до такой наглости — и я сам бы не дошёл. Правда, в то время я уже был знаком и… близок с Ириной. Меня попросили помочь семье пострадавшего музыканта, дать благотворительный концерт Модно было тогда говорить о милосердии, о духовности, о чём-то ещё таком… ну, это неважно! Я дал концерт, стал вхож в семью. Даша подавала большие надежды, но… Она жуткий ребёнок. Была ещё Марина Петровна Шелегина, мать Сергея. Вот персона!
