Я вспомнил, как он рассказывал мне о тех временах, когда его, правительственного агента, внедрили в Братство. Однако он до сих пор не поведал о том, как сумел избежать расправы.
– Вы испытали это на собственном опыте, не так ли?
– Да, Гатри, верно, – холодно проговорил Холмс. – Я не желаю подвергать кого-то опасности. Во всяком случае, когда мы имеет дело с Братством. А тут мне пришлось бы назвать имена своих осведомителей. – Он взял перечень, который я составлял по его заданию. – Мне нужно будет просмотреть списки пассажиров этих судов. Впрочем, готов спорить на что угодно, мистера Керема среди них нет.
– Но он ведь говорил нам, что забронировал каюту на корабле, который должен был отплыть вчера, – напомнил я.
– И вы ему поверили? – недоверчиво возразил Холмс. – Гатри, я-то думал, вы уже уяснили, с кем мы имеем дело. У него были все основания лгать и никаких оснований говорить правду. – Он ущипнул себя пальцами за переносицу. – Нет, боюсь, Халиля Керема мы больше никогда не увидим – по крайней мере, под этим именем.
Я покачал головой:
– Если хотите, я сам обойду конторы всех судовладельцев и наведу справки.
– Нет, вы нужны мне здесь. Я пошлю кого-нибудь из молодых сотрудников Адмиралтейства. Им в любой конторе уделят куда больше внимания, чем вам, – напрямик объяснил Холмс. Он хотел продолжить, но тут у входа громко постучали, и Тьерс отправился открывать настойчивому посетителю. – Это Саттон вернулся, – сказал Холмс.
– Вовремя, – ответил я, взглянув на часы, что висели над французским секретером: было десять минут третьего.
Тут до нас донесся голос самого Саттона, который воскликнул, ни к кому в особенности не обращаясь:
– Беатрис Мазеруэлл – мегера!
Холмс встал и подошел к двери кабинета.
– Почему же, мой мальчик? – поинтересовался он.
– Она хочет изменить сцену хождения во сне и добавить собственные строчки – собственные строчки! – От возмущения Саттон орал во все горло, словно хотел, чтобы его слова долетели до галерки.
– Боже правый! – воскликнул Холмс, стараясь сохранить серьезный вид.
– Вы можете смеяться, сэр, – ответил Саттон, входя в кабинет, – но это вам не безделки Колли Сиббера или Ванбру[30]. Это одна из самых прославленных пьес Шекспира! Неважно, что́ она себе воображает. Беатрис Мазеруэлл не имеет права изменять текст и не убедит зрителей, будто ее выдумки достойны пера Шекспира! – Он рухнул в свое любимое кресло. – Вы бы слышали, чего она наговорила, когда режиссер ей отказал! Такого и базарная торговка себе не позволит.
– Ладно, ладно, спектакль уже почти сошел со сцены, – попытался утешить Холмс.
– Да. И я не хочу, чтобы потом говорили, что последние представления были испорчены исполнительницей роли леди Макбет, которая импровизировала в самой известной сцене своей героини. – Он взмахнул руками. – Все шло так хорошо, и вот нате вам! Чего еще нам ждать, спрашиваю я вас? Не зря толкуют, что эта пьеса проклята.
– Не принимайте все близко к сердцу, Эдмунд, – с невозмутимым спокойствием посоветовал Холмс. – Вы добились заслуженного признания, и теперь даже причуды ведущей актрисы не бросят на вас тень.
– Хотел бы я в это верить, – проворчал Саттон. – Но актерское искусство – это не просто талант и его достижения. Это гораздо сложнее. – Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. – Мне бы не помешал глоток бренди, если можно.
– Разумеется, – ответил Холмс. Он достал бокал, прошел в гостиную, налил из стоявшего там графина щедрую порцию бренди и, вернувшись, передал ее Саттону: – Вот, возьмите. Это вас успокоит.
– Спасибо. – Саттон приподнялся, взял бокал и стал вертеть его в ладонях, чтобы согреть. – Вы очень добры. Знаю, мне не следовало выходить из себя, но все шло так хорошо. Я было подумал, что худшее уже позади. – Он пригубил бренди.
– Вы не единственный, кто подпал под власть этого заблуждения, – заметил Холмс. – Нам тоже достался отменный щелчок по носу. – Он изо всех сил прикидывался, будто посмеивается над собой, но вид у него был довольно кислый.
– Да? Что-нибудь произошло? – с неподдельным любопытством спросил Саттон и выжидательно посмотрел на нас.
– Утром много чего случилось, – ответил Холмс и рассказал обо всем по порядку, начиная с визита к сэру Камерону на Динери-Мьюз.
Примерно в середине повествования Саттон начал хихикать, а когда Холмс завел речь об исчезновении трупа, актер уже буквально задыхался от смеха. Холмс сухо закончил рассказ.
– Интересно, что именно так вас развеселило?
– О, не обижайтесь, прошу вас, – проговорил Саттон, взяв себя в руки. – Все это очень напоминает расхожие комедии положений, в которых череда разнообразных недоразумений и неожиданностей по ходу действия растет как снежный ком. – Взглянув на нашего патрона, Саттон заметил, что тот отнюдь не разделяет его веселья. – Я понимаю, для вас все это очень серьезно. Мне и в голову не приходило умалять то, что вы делаете, но как актер я могу сказать, что с прошлой пятницы ваша жизнь превратилась в одно большое приключение.
Холмс немного смягчился и даже сумел выдавить из себя печальную улыбку:
– Вы, несомненно, правы. Если бы дело происходило в Южной Америке, наша эпопея была бы достойна профессора Челленджера[31].
– Я тоже так думаю, – подхватил Саттон, со сверхъестественной точностью копируя голос и манеры Холмса.
Он собирался продолжить свои наблюдения, но в это время Тьерс объявил, что в гостиной накрыт стол, и мы послушно проследовали в гостиную. На обед была подана телятина, фаршированная шалфеем и сыром, печеный лук, затем – салат из зимних овощей, тушенных в сливках. Трапеза сопровождалась только что испеченным хлебом и свежайшим сливочным маслом, а также бутылкой отличного «кот-дю-рон».
– Настоящий пир, – заявил Холмс в конце обеда, пуская по кругу портвейн и стилтонский сыр.
– Ваша правда, – подхватил Саттон.
Приязненные отношения между ними были восстановлены, и сейчас оба собирались курить сигары. Я же так и не пристрастился к курению, хотя время от времени был не против раскурить трубочку. Я довольствовался тем, что потягивал свой портвейн и наслаждался послеобеденным отдыхом. Воцарилась умиротворяющая тишина, затем Саттон сказал:
