– Отец с удовольствием брал тебя на охоту, – напомнил я.
– Вот уж нет, – бесстрастно произнесла Мисти. – Просто так складывались обстоятельства. Он всегда хотел, чтобы на моем месте был ты.
– Фигня.
– Нет, правда.
– По-твоему, меня он не любил, потому что я не ходил с ним на охоту, а тебя – потому что ходила?
– Что-то в этом духе.
Ее мрачные темные глаза смотрели в пустой стакан. В воздухе повисло многозначительное молчание.
– Я делала все, чтобы он меня полюбил.
Ее слова отозвались в моих ушах щелканьем капкана. Захотелось убежать. Но тут она перевела взгляд на меня. Словно металлические створки сомкнулись вокруг моей ноги. Теперь вырываться бессмысленно – только покалечишься.
– Он любил тебя.
– Не так, как маму.
Холод пробежал у меня по спине снизу вверх. Затылок заледенел.
– Это – другая любовь. – Я с трудом сдерживал отвращение.
– Он ее ни разу в жизни не ударил. Задумывался над этим? Ни разу. Наверное, поэтому ей было наплевать, что он колотит нас.
Вот он, ответ. Окончательный. В подернутых дымкой глазах моей сестры боль, и замешательство, и ненависть отверженной.
Никакого инцеста, повлекшего за собой кару смерти, не было в помине. Не было и бешеной преданности отцу, столько времени проводившему с дочкой. Отец вообще ни при чем. Конфликт разгорелся между матерью и дочкой.
Наблюдения за поведением диких животных научили Мисти, что принадлежит ей и чего следует ждать. А мать нарушила простейший, основополагающий, инстинктивный закон природы: не защитила свое дитя.
Я облизнул пересохшие губы.
И мама была в курсе того, что Мисти знает о ее преступлении. С того самого дня, как Мисти уронила к ее ногам убитого котенка и нацепила на запястье кошачий ошейник в виде некой награды за храбрость.
Бледное веснушчатое лицо в боевой раскраске от «Мэйбеллин» повернулось к окну:
– Какой чудесный день. Поверить не могу, что Эмбер не смылась. Ты наверняка разочарован.
У меня скрутило живот. Молоко с пивом подступили к глотке. Я судорожно сглотнул. Не помогло. Чтобы не упасть, ухватился за спинки стульев.
Мисти меня в гроб загонит. Страшно не то, что она кому-то расскажет про ночную сцену между мной и Эмбер. Страшно то, что она будет поощрять подобные сцены.
Я припомнил, что написала Джоди, и мне захотелось плакать. Мисти и ее подучила, втолковала, что требовалось. Они все будут заодно.
Зубы у меня застучали, и я сжал челюсти.
Вот оно, мое будущее. А вот будущее Джоди. Надо что-то делать.
И тут я вспомнил об ужасной тайне Мисти.
– Я знаю, что ты сделала, – проговорил я.
Она по-прежнему смотрела в окно.
– Ты меня слышала?
Тишина.
– Тебе нечего сказать?
Она медленно повернулась и уставилась на меня. В глазах сквозили жалость к моей тупой животной судьбе и наслаждение моим тупым животным страхом.
– Это должен был совершить ты, – сказала она.
Вот тут-то пиво с молоком подступили к горлу. Я уже не мог сдерживаться и кинулся к раковине. Мисти отскочила в сторону.
Меня выворачивало наизнанку. Казалось, мое тело наконец обрело достойное занятие. Когда рвота на минутку прекратилась, я прижался щекой к холодному крану.
В соседней комнате включился телевизор.
На работе мне полегчало. Я старался изо всех сил. Ругань босса в «Беркли» снес кротко, согласился, что работу в наших местах найти нелегко и надо быть балбесом, чтобы так подставляться. Еще раз опоздаю, меня вышвырнут.
Весь день я прямо-таки излучал человеколюбие. Среди тех, кто занимался доставкой холодильников, я точно был один такой на весь штат. Для каждой попавшейся мне сегодня домохозяйки, для каждого карапуза у меня нашлось доброе слово. Даже с Рэем побеседовал. Насчет сисек и писек.
От тебя воняет, как из хлева, говорили мне. Спрашивали, зачем напялил куртку. А я пропускал все мимо ушей.
Когда мы возвращались от последнего по счету покупателя, меня торкнуло. Хорошо торкнуло. Шесть секунд проходит, пока накроет ударная волна. У меня и двух не получилось. Не было времени посмотреть на небо, распадающееся на тысячу солнц. Я будто взорвался изнутри.
Рэй сидел за рулем. Что со мной было, не помню, но, видимо, впечатляло. Он выкинул меня из машины на забитом шоссе в пригороде. До магазина еще оставалось добрых пять миль. Как только боль в голове более-менее стихла, и можно было перевести дыхание, и руки-ноги перестали трястись, и восстановилась координация движений, я зашагал вперед.
На проносящиеся мимо машины я не смотрел. Не глядел я ни на нежно-голубое небо над головой, ни на бесконечную серую линию под ногами. Взгляд мой почему-то зацепился за оранжево-зеленую рекламу «7-Одиннадцать»[30], мерцавшую вдали.
Я дотащился до телефонов-автоматов на стене магазина и позвонил Бетти. Сработал автоответчик.
Оставьте сообщение или позвоните по такому-то номеру Я принялся набирать номер и на полпути забыл его. Опять позвонил в ее бесплатный кабинет. Повторил номер вслух. Принялся набирать. Забыл. У меня кончились четвертаки. В кармане болтался доллар. Я зашел в магазин и разменял его. Пересчитал монетки. ЧЕТЫРЕ. Поблагодарил кассиршу.
Вышел наружу и снова набрал бесплатный кабинет. Внимательно выслушал автоответчик. Натыкал семь цифр и зажмурился.
Другой автоответчик. Я зарыдал. Даже после сигнала продолжал рыдать. Лучше сообщения не придумаешь.
– Алло? Алло? – прорезался голос живой Бетти. – Кто это? Что стряслось?
– Мне нужна помощь, – всхлипнул я.
– Кто это?
– Не знаю.
– Харли?
– Да. – Я шмыгнул носом и утерся рукавом папашиной куртки. – Правильный ответ.
– Харли, где ты?
– Не знаю.
– Что стряслось?
– Помогите.
– Да что такое случилось?
– Она…
– Кто?
– Она…
– Да кто «она»?
Голову заполнила боль, лишившая меня языка и разума.
– Харли, ты где?
Рыдания сжали горло.
– Ты дома?
Я затряс головой.
– На работе?
– Семь-одиннадцать, – прохрипел я.
– Семь-одиннадцать, – повторила она. – Ты про магазин?
